Книга: Интернет: Заметки научного сотрудника

37. Нью-Йорк, 1974 год

37. Нью-Йорк, 1974 год

Настал день экскурсии в Нью-Йорк. Мы слегка нервничали, еще бы – как на фронт едем. Хорошо, чтобы не подстрелили. Если смерти, то мгновенной, если раны – небольшой. Шутили так. Что мы знали о Нью-Йорке? Манхэттен, Гудзон, Эмпайр Стейт Билдинг, штаб-квартира ООН. Бродвей, Рокфеллеровский центр. Пятая авеню. 42-я улица. Гарлем. Пожалуй, всё. Всё это нам показали, без исключения. Но перед этим, когда автобус еще катил в сторону Нью-Йорка, мы спросили у нашего гида: а что, много в Нью-Йорке преступлений?

– Много, – коротко сказала она.

Мы это знали.

– И что, убивают тоже много?

– Много.

Мы это тоже знали.

– А сколько? Ну, в день?

– Ну, человек пять. Бывает, что и шесть.

– Да разве это много? – спросили мы нестройным хором.

Теперь настало время изумиться гиду:

– Конечно, много. Неужели в Москве гораздо больше убивают?

Мы объяснили, что в Москве, конечно, убивают несравненно меньше. Никто из нас не знал, сколько человек убивают в Москве, но путем оперативного опроса мнений тут же в автобусе пришли к выводу, что убивают вряд ли больше, чем одного-двух в неделю, хотя статистику никто из нас не видел. Видимо, не публикуют. Но все равно, от Нью-Йорка мы ожидали большего! И – между собой – чего-то наш гид лукавит. Либо врет, либо не знает.

Уже потом, живя некоторое время в Нью-Йорке и регулярно читая городские газеты, я пришел к выводу, что наша гид говорила правду. Убийства всегда выносились на первые страницы газет. Обычно их число колебалось между тремя и шестью в день, и это, за некоторыми исключениями, были не случайные убийства. Это часто было сведение счетов между бандитскими группами, убийства конкурирующих наркодельцов, убийства внутрисемейные. Для города в 12 миллионов человек это не казалось особенно большим числом. Хотя получается тысяча – полторы убийств в год.

После возвращения в Союз это было одним из моих любимых встречных вопросов в разговорах про Америку: ну-ка, а сколько в Нью-Йорке убивают в день? Ну ладно, примерно.

Я ни разу не слышал цифры меньше пятидесяти. Обычно сто. Двести. Иногда пятьсот. Тысячу.

– Нет, примерно пять человек.

– Как пять? Да бросьте, не может такого быть. Так МАЛО??

Для сравнения: в Бостоне, где я потом жил и сейчас живу, за год обычно убивали примерно 90 человек. За последние двадцать лет – от 31 до 60 человек. Минимальная цифра была 31 человек – в 1999-м, максимальная (с огромным отрывом) – 152 человека, в 1990-м. Это на три с половиной миллиона человек «большого Бостона». Хотя практически все убийства происходят в самом Бостоне с населением полмиллиона человек. Раньше в конце каждого года бостонские газеты публиковали небольшую карту-схему, на которой жирными точками показывались места убийств. Лет десять назад эти схемы публиковать перестали, видимо, из соображений политкорректности. Потому что почти все эти точки концентрировались в двух городках, которые по чистой случайности оказывались местами компактного проживания чернокожего населения. Называются Роксбери и Дорчестер. Соответственно, за редким исключением, жертвы тоже чернокожие.

Да, Нью-Йорк. По дороге туда наш автобус медленно обогнала открытая легковая машина. Мы сидели, естественно, намного выше, и нам открылась впечатляющая картина. За рулем сидел некто в ковбойке, и на бедре у него был револьвер. Это совершенно вписывалось в наши знания об Америке вообще и о Нью-Йорке в частности и было нами принято как само собой разумеющееся. Хотя и несколько устрашающее. Мы сказали об этом нашему гиду, и она, нисколько не удивившись, прокомментировала, что это наверняка либо дет?ктив, либо кри?минал. Да, пожалуй.

Правда, с тех пор я никогда такой сцены больше не видел, прожив в США больше двадцати лет. Никогда мне больше не попадались водители с открытым пистолетом. За исключением полицейских, конечно, но у тех часто в закрытой кобуре. Хотя иногда из кобуры высовывается рукоятка револьвера. И понятно, почему не попадались: носить открыто пистолет в США противозаконно. Чтобы не пугать граждан. У меня, например, есть лицензия на скрытое ношение боевого огнестрельного оружия, и в моем домашнем арсенале есть и револьверы (включая штатный полицейский магнум), и пистолеты «высокой убойной способности», например 13-зарядная итальянская беретта, но я не имею права носить оружие открыто. Потому что это официально рассматривается как довольно откровенная угроза окружающим, типа «попробуй на меня не так посмотреть!» Но даже с моей лицензией я не имею права заходить со скрытым оружием – под пиджаком, или на лодыжке, или под мышкой – в школы и в федеральные (правительственные) организации. А в любые другие места могу и имею право. Правда, не захожу. Зачем?

Возвращаемся в Нью-Йорк. При въезде в город наш автобус долго ехал мимо домов, расположенных как будто в зоне военных действий. Выбитые стекла, которые хрустели под колесами автобуса, закопченные стены, жирно расписанные диковинными каракулями. В ответ на наш немой вопрос, устремленный на гида, она пожала плечами и произнесла: Гарлем.

Нью-Йорк оказался чудовищно грязным. К полудню количество мятых газет на тротуарах в центральной части города было по щиколотку. Мы шли, разбрасывая газеты ногами. В метро какой-то малый содрал обертку с чуингама и бросил ее на пол вагона, который был уже покрыт мусором. Да, это не Москва. Культурный шок, ничего не скажешь. Гид спросила: – А правда говорят, что в Москве, если бросишь на улице окурок, то другой прохожий может сказать, что сорить на улицах нельзя, поднимите?

– Правда, – подтвердили мы, – запросто.

– Это хорошо, – мечтательно сказала гид.

– И еще, – спросила она, – что будет, если, скажем, в Москве некто войдет в магазин, вытащит пистолет и потребует от кассира выручку? И его поймают? Что ему будет?

Мы засмеялись и предположили, что хорошего ему будет мало.

– Нет, ЧТО ему будет? – допытывалась гид. – В Сибирь пошлют?

– Запросто, – решили мы.

– Это хорошо, – сказала гид. – А у нас ничего не будет.

Но тут мы ей точно не поверили.

Надо сказать, что мы оказались в Нью-Йорке 8 августа, за день до ухода президента Никсона в отставку. Весь город был обклеен плакатами, в том числе огромными, денонсирующими и дискредитирующими президента. Никсон в виде мохнатой обезьяны, Никсон, сидящий на унитазе со спущенными брюками, Никсон, поперек которого надпись – I am a crook («Я – жулик»). В ответ на наши недоуменные вопросы, мол, зачем же так, президент же, наш гид сжала губы и сказала, что заслужил.

На первом этаже Эмпайр Стейт Билдинг, в холле, у входа в это же здание, висела огромная фотография Н.С. Хрущева, посетившего за 15 лет до нас эту американскую достопримечательность. Потом нам показали здание штаб-квартиры ООН, где в главном холле стояла копия первого искусственного спутника Земли.

Проезжая мимо реки, кто-то из нас сказал:

– Гудзон.

Наша гид чуть не упала от смеха:

– Как, как вы сказали? Гудзон? Это же Х?дсон….

42-я улица выглядела тогда совершенно иначе, чем сейчас. Это была разухабистая улица, на которой чередой расположились порнокинотеатры. От обилия XXХ на их фронтонах рябило в глазах. Сутенеры толпами стояли на улицах и буквально силой затаскивали прохожих, и нас в том числе, куда-то в дверные проемы. Устав отбиваться, мы начали громко разговаривать друг с другом по-русски, надеясь, что те поймут, что мы иностранцы, и отстанут. Все оказалось наоборот: сутенеры крайне активизировались, услышав иностранную речь. Мы вернулись на Бродвей, немного прошли по перпендикулярной улице до Пятой авеню с ее роскошными витринами, дошли до Центрального парка и там с опаской прогулялись. Ничего страшного не было. По дорожкам парка шли мамаши, катя детские коляски, на скамейках сидели люди, через толпу проскакивали бегуны трусцой.

Выстрелов мы не слышали. Город производил довольно мирное впечатление, но оно, конечно, было обманчивым.

На следующий день, уже в Принстоне, нашу группу пригласили на пикник. Один из профессоров устроил на лужайке у своего дома барбекю, были выставлены немудреные закуски, салаты, пиво в больших пластмасовых ящиках, засыпанное льдом, и мы, слоняясь среди еды и людей, наслаждались блаженным ничегонеделанием. С нами заговаривали, и мы с удовольствием и в пределах ограниченного английского рассказывали гостям и хозяевам, откуда мы приехали, чем занимаемся в миру и куда намереваемся поехать через три недели. Вдруг по толпе пронесся шум, и хозяева вытащили на лужайку телевизор. Мы все расселись перед ним. Было объявлено, что сейчас с важным сообщением выступит президент США.

Это было выступление Ричарда Никсона о своей отставке. Продолжалось оно минут десять, и на последних фразах, когда Никсон объявил, что он уходит, у него появились слезы. Он удерживался, чтобы не заплакать, хотя уже заплакал. На лужайке раздались активные аплодисменты. Не аплодировали, наверное, только мы, наша группа. Вокруг нас раздавались радостные комментарии, приветственные крики. Мы же были немного подавлены. Во-первых, это не наше дело, приветствовать или критиковать. Во-вторых, своим приездом сюда мы в определенной степени были обязаны Никсону, который подписал с Брежневым новое соглашение о научном сотрудничестве и обмене стажерами. Да и вообще, человек плачет, а они аплодируют…

Было 9 августа 1974 года.

Оглавление книги