Книга: Копии за секунды: История самого незаменимого изобретения XX века

Глава 5 Отцы и сыновья

Глава 5

Отцы и сыновья

Гордон Батель родился в 1883 году. Он был сыном богатого промышленника из Огайо, внуком проповедника-методиста и священника Гражданской войны и правнуком и праправнуком ополченцев, принимавших участие в Лексингтонской битве во время войны за независимость. После колледжа он начал работать в сталелитейном бизнесе отца и потом вознамерился отличиться в его глазах, восстановив некоторые убыточные цинковые шахты, принадлежавшие компании на северо-востоке Миссури. Он переехал в Джоплин, нанял консультантов и стал финансировать научно-исследовательскую работу бывшего университетского профессора, экспериментировавшего с новыми способами обработки руды. Эти усилия были довольно успешными, и Гордон, частично исполнивший свои планы, загорелся идеей основать независимую лабораторию по исследованиям в области промышленности – необычная идея для того времени. Его сосед рассказывал: «Гордон увлекался и продолжал говорить об этом, пока моя жена не вставала и не говорила, что хочет пойти на кухню выпить стакан воды, и уходила, а он все говорил и говорил, а мне нужно было завтра утром быть на работе, хотя ему, может быть, было и не нужно».

Отец Гордона умер в 1918 году, сделав Гордона богатым и возвысив его до поста президента нескольких компаний. Спустя пять лет Гордон тоже умер в возрасте сорока лет после операции по удалению аппендикса. Он так и не женился. В своем завещании он оставил все свое состояние, 1,5 млн долларов, на «учреждение института Battelle Memorial», деятельность которого должна была быть посвящена «образованию и стимулированию творческой и научно-исследовательской работы, а также совершению открытий и изобретений в области угольной, черной, стальной, цинковой металлургии и смежных отраслей промышленности». Первоначальными попечителями института были президент Уоррен Дж. Хардинг, друг семьи, умерший еще до первого заседания совета, и мать Гордона, которая умерла через два года. Мать Гордона завещала проекту еще 2,1 млн долларов. Институт – в новом здании и с двадцатью работниками – открылся летом 1929 года, как раз накануне великого финансового краха. Первым директором был Гораций Жилетт, который прежде управлял Национальным бюро стандартов США и когда-то сотрудничал с Эдисоном. В хвалебной брошюре, описывающей историю института и изданной в начале 1970-х годов, говорится: «То, что Артур Мюррей сделал для бальных танцев, Эскоф-фер – для "высокой кухни" и Эмили Пост – для социальной защиты, Жилетт сделал для металлургии».

К 1940 году в институте Battelle (пережившего Великую депрессию отчасти благодаря своим попечителям, которые незадолго до краха фондовой биржи перевели значительную часть средств фонда в государственные ценные бумаги) работало уже более двухсот инженеров и других сотрудников. Институт приобрел репутацию авторитетного консалтингового агентства в области промышленности, к которому любой производитель мог обратиться за помощью с целью создания, например, насоса с клапанами, способными выдержать очень высокие температуры. Ученые института Battelle также делали собственные открытия, и среди них было несколько связанных с новыми сплавами, а во время Второй мировой войны они выполняли исследования для обороны США. (Сотрудники Battelle разработали усовершенствованный сорт брони для американских танков и изготовил урановые топливные стержни, использованные в Манхэттенском проекте.) К 1944 году, когда Честер Карлсон рассказал Расселу Дейтону о своем изобретении, институт Battelle распространил свою деятельность на области, которые лишь косвенно относились к металлургии. Одной из них была полиграфия.

Карлсон приехал в Колумбус для презентации своего изобретения весной 1944 года. Группа сотрудников, пришедшая на встречу с ним, включала Дейтона, несколько других ведущих ученых и инженеров института и Клайда Уильямса, который сменил Жилетта на посту директора. Карлсон провел стандартную презентацию и, как обычно на таких встречах, использовал демонстрационный комплект Корнеи для изготовления маленькой расплывчатой копии, в основном, повторив эксперимент Астории. Во время предыдущих показов всегда наступал такой момент, когда люди, с которыми он говорил, начинали кашлять в кулак, перекладывали бумаги на столе и упорно смотрели на стол. Однако в Battelle реакция была другой. Дейтон взял копию, которую сделал Карлсон, и показал ее всем присутствующим. Он сказал: «Как бы неумело это ни выглядело, мы с вами впервые видим репродукцию, сделанную без участия химической реакции и сухим способом».

Для Карлсона это тоже была первая презентация для группы хорошо осведомленных людей, которые понимали, о чем он говорит, и были уверены, что в этом что-то есть. Вскоре после встречи Роланд М. Шафферт, один из присутствовавших инженеров, написал внутренний меморандум с положительным отзывом и перспективами. «Изобретение г-на Карлсона в области электрофотографии, по всей вероятности, обладает потенциальными возможностями, и, если его можно будет заставить работать приемлемым способом, оно будет иметь широкое коммерческое использование». Шафферт был руководителем полиграфического отдела института Battelle. Он пришел в институт из фирмы Mergenthaler Linotype Company, производящей наборные машины[17]. В своем меморандуме он определил два требования, которые необходимо было выполнить до того, как рабочий продукт можно будет запустить в производство: добиться «более высокой резкости электрического изображения» и «разработать рентабельный способ трансформирования этого изображения в пригодную для печати субстанцию». Он предложил сосредоточиться сначала на поисках фотопроводника, более качественного, чем сера или антрацен, которые требовали длительного экспонирования, а затем решать проблему печати. «Возможно, что ионизированные частицы краски могут притягиваться заряженным изображением так же хорошо, как порошок», – писал он.

Задачи, которые поставил Шафферт, были серьезными, но его отношение, в целом, убедило Карлсона, что Шафферта не смутила неудача с презентацией и что он уловил его основную идею. Остальное содержание меморандума Шафферта было также обнадеживающим. Шаф-ферт предугадал некоторые потенциальные области использования: копирование и размножение (и замена пигментного копирования, трафаретной ротаторной печати и гектографов, и фотостатов), создание печатных форм высокой и глубокой печати, а также прямое копирование оригинальных текстов. Все они были описаны в патентах Карлсона, и он верил, что Шафферт, перечисляя их, выражал им свое одобрение. «Этот процесс выглядит как увлекательная научно-исследовательская игра, – заключил Шафферт. – По всей видимости, успех или неуспех процесса можно будет определить на ранней стадии исследовательской работы».

К осени 1945 года Карлсон и институт Battelle заключили деловое соглашение. «Первое соглашение относилось в основном к агентским услугам, – говорил потом Карлсон. – Я назначил их эксклюзивным агентом по моим патентам и изобретениям в этой области, и они обещали включить в „пакет“ все изобретения, которые сделали. Они обещали приложить все старания для получения лицензии. Они согласились провести научные исследования, хотя объем их труда, который они должны были затратить на это, не имел долларового эквивалента. Мы договорились делить всю прибыль по доходам от коммерческих разработок в пропорции 60:40 – 60 процентов получал институт, а 40 процентов – я».

Сделка требовала от обеих сторон поиска дополнительных инвесторов, и Карлсон верил, что официальные обязательства, взятые на себя институтом Battelle, придадут потенциальным лицензиатам уверенности, что их деньги не пропадут. Однако все оказалось иначе. Карлсон и другие сотрудники Battelle посетили все фирмы, с которыми раньше вел переговоры Карлсон, и снова провели презентацию, и они также обратились к некоторым другим компаниям, включая всех ведущих производителей печатного, множительного и фотографического оборудования, но не имели успеха. Шафферт говорил потом: «Пытаясь найти спонсоров и лицензиатов, мы демонстрировали процесс представителям Eastman Kodak Company, Harris-Seybold Company и другим. Я лично провел показ члену исследовательской группы Kodak, когда он приехал в Колумбус, чтобы провести беседу с членами Центрального фотоклуба Огайо. Я объяснил некоторые из потенциальных возможностей, заложенных, по моему мнению, в этом процессе. Он заявил, что его фирму интересуют только фотопленки и фотоаппараты. Такие вот дела. Оглядываясь назад, я думаю, что, возможно, нам повезло, что эти люди не проявили интерес в то время. Ясно, что при нашем стремлении во что бы то не стало получить финансовую поддержку мы могли продать процесс очень дешево».

Да, и сам институт Battelle на первых порах не проявлял большого энтузиазма по поводу идеи Карлсона; общие капиталовложения в исследования электрофотографии составили всего 702 доллара в 1944 году, что едва ли превысило сумму, которую Карлсон заплатил Отто Корнеи в 1938 и 1939 годах. В следующем году, когда сотрудники Battelle завершили работу над заказами военного времени, затраты на электрофотографию возросли почти до 7 тысяч долларов. Это до сих пор кажется смехотворно маленькой суммой, даже по стандартам того времени, тем не менее она была достаточной, чтобы финансировать несколько главных технологических достижений в разработке идеи Карлсона.

Первым из этих достижений был способ нанесения электрического заряда на фоторецептор – задача, которую Корнеи выполнял трением поверхности носовым платком, а модель Карлсона – трением вращающейся меховой щетки. Карлсон в своих патентах предположил, что еще большими возможностями обладает так называемый коронный заряд, который обеспечит ливневый поток ионов на поверхность фоторецептора при пропускании электротока высокого напряжения через неизолированный проводник, натянутый над ним. (Огонь Св. Эльма – жутковатое свечение, которое можно иногда видеть вокруг корабельных мачт или крыльев самолетов в грозу – является эффектом коронного разряда.) Первый коронный разрядник, разработанный исследователями Battelle, состоял из провода, пропущенного сквозь десятки острых швейных иголок. Результаты были посредственными, пока инженеры Battelle, следуя предложению Карлсона, не отодвинули игольчатую решетку подальше от формы – идея (по мнению инженеров Battelle), которая противоречила всякой интуиции, но она сработала.

Вторым большим достижением Battelle было то, чего Карлсон не предусмотрел. Во всех ранних презентациях Карлсона припудренное порошком изображение переносилось с фоторецептора на листок бумаги физическим способом: Карлсон использовал или липкую бумагу (такую, как вощеная бумага, которую он и Корнеи купили для первых опытов), или обычную бумагу, которую делали липкой, смачивая ее водой (способ, описанный в патентных чертежах и использованный в его первой модели). Оба эти способа имели большие недостатки: вощеная бумага была не самым лучшим заменителем фотобумаги, – ну, какому секретарю захотелось бы заполнять свой шкаф для документов листами вощеной бумаги? – а мокрая бумага испачкала бы фоторецептор, разрушила бы электростатические заряды внутри машины и сморщилась после высыхания.

Скоро Шафферт придумал более эффективный способ, а именно перенос изображения с формы на бумагу с помощью той же самой электростатической силы, которая сначала перенесла изображение на форму. После проявления изображения распылением порошка смолы на экспонированной фоторецепторной форме Шафферт укладывал на форму лист обыкновенной бумаги и пропускал коронный заряд через обратную сторону листа. Этот заряд, противоположный заряду порошка, притягивал частицы смолы с формы на лицевую сторону бумаги и удерживал их там, почти так же, как магнит удерживает железные опилки. «Это заставляет лист отрывать порошок от формы, и когда вы снимаете лист, вы снимаете его вместе с порошковым изображением», – объяснял Карлсон. Этот способ устранил необходимость в липкой бумаге и доказал свою эффективность при переносе порошковой смолы – которую ученые называли тонером, – производя более яркие копии и оставляя меньше порошка на форме для последующей чистки.

Третьим достижением института Battelle была разработка в 1945 году усовершенствованного способа нанесения тонера на фоторецептор. Карлсон и Корнеи в первых своих опытах использовали в качестве тонера ликоподиевый порошок, который они наносили, вытряхивая его из банки с отверстиями на крышке. Споры ликоподия (очень мелкие, очень сухие и очень круглые) рассыпались равномерно по форме, приклеиваясь, в основном, в предполагаемых местах, и их было легко счищать после использования. Однако они были слишком светлыми, чтобы производить четкие изображения, и их невозможно было закрепить на обычной бумаге, потому что они не плавились. И Карлсон, и Корнеи понимали, что для любой работающей машины потребуется совершенно другой тонер, но до сих пор никто не находил подходящую замену. Натуральные смолы, которые пробовал Корнеи, были слишком активными. Они имели склонность слипаться в комки, которые распределялись неравномерно и размазывали изображение, и прилипать к пробельным участкам формы, которые должны были оставаться чистыми.

Главный шаг к решению этой проблемы сделал инженер института Эдвард Уайз, который обнаружил, что качество нанесения частиц почти любого тонера можно значительно улучшить, если добавить носитель в виде маленьких бусинок из стекла или других материалов, которые захватывают более мелкие частички тонера, а затем распределяют их равномерно, когда подпрыгивают и раскатываются по поверхности фоторецептора. «Порошок прилипал к бусинкам электростатическим способом, и когда они раскатывались по форме, то оставляли порошок на изображении и не трогали фоновый участок», – объяснял Карлсон. (Именно Карлсон разработал первый успешный носитель фирмы Haloid: это был обычный песок, глазурованный желтой субстанцией, который заряжал частицы тонера отрицательным зарядом.) Каскадный способ распределения несущих бусинок способствовал получению более чистых отпечатков, так как бусинки подбирали случайные частицы тонера с пробельных участков.

Оставалось решить еще много серьезных проблем, но инженеры Battelle за год с лишним работы не столкнулись ни с чем, что могло бы убедить их, что идея Карлсона не имеет перспективы. Изначальная вера Шафферта, что проект заслуживает дальнейшей разработки, основывалась отчасти на его убеждении, что фатальные ошибки, если таковые имеются, быстро проявят себя. До сих пор ни одной не обнаружилось. И все же немало ученых института были настроены скептически. «Из тех, кто знал об этом, – говорил потом Дейтон, – не менее половины считали эту идею глупой и не стоящей того, чтобы институт занимался ею. Это только доказывает, что, если вам досталась уникальная вещь, не пытайтесь выяснять мнение о ней у других».

В начале 1944 года, когда Карлсон начал вести переговоры о соглашении с институтом Battelle, адвокат по патентным делам из Нью-Йорк-Сити по имени Николас Лангер натолкнулся на копию одного из первых патентов Карлсона. Лангер родился в Венгрии и приехал в США в 1920-х годах для продвижения (не имевшего успех) собственного изобретения – электронного органа. Теперь он дополнял свои доходы от патентной работы написанием бездоговорных статей о технике, и он подумал, что копировальная идея Карлсона может послужить темой для интересной статьи. Он написал Карлсону письмо, затем взял у него интервью и написал хвалебную статью, которая была напечатана летом 1944 года в техническом приложении к журналу Radio News[18].

Приложение, не выставляемое для продажи в киосках, предназначалось для ученых и инженеров, занимающихся радио. Статья не привлекла никакого внимания, насколько это было известно Карлсону. Однако восемь месяцев спустя ее сокращенный вариант появился в ежемесячном техническом бюллетене, издаваемом Eastman Kodak. Бюллетень, содержавший аннотации статей из разных научных изданий, предназначался для информирования сотрудников Kodak о разработках в областях, связанных с фотографией, но его читателями были не только ученые фирмы Kodak. Среди таковых был Джон Дессауер, который руководил научно-исследовательской работой в Haloid Company, конкурирующем производителе фотобумаги, главный офис которой, как и у Kodak, располагался в Рочестере, Нью-Йорк. Компания Haloid была заинтересована в разработке нового направления в бизнесе, причем в области, свободной от доминирующего конкурента, и Дессауер подумал, что электрофотография могла бы стать кандидатом.

Компания Haloid основана в 1906 году – год, когда родился Честер Карлсон. На самом деле она была преемницей покойного производителя фотобумаги, называвшегося M.F. Kuhn Company, которую организовали в 1902 году несколько прежних сотрудников фирмы Kodak. Когда Kuhn ушел из бизнеса, четыре бизнесмена из Рочестера купили его примитивное предприятие и возобновили производство, и они дали фирме новое имя, назвав ее в честь группы соединений галогенида серебра, послуживших основой для фотографии.

Вначале перспективы фирмы Haloid были не лучше, чем у Куна. Рабочий персонал был минимальным, а фабрика была такая тесная, что большие партии фотобумаги со свежим покрытием нужно было складывать вдвое, чтобы дождаться сушки вентиляторами, подающими воздух, охлаждаемый кусками льда. «Крутом стоял зловонный запах, летом была удушливая жара, а зимой ужасный холод», – пишет Эрик Пелл. Однако фирме удалось выжить и даже достичь процветания. К 1926 году она производила ежедневно десятки миль фотобумаги шириной 41 дюйм (104 сантиметра), и эта фабрика (согласно брошюре, выпущенной фирмой к своему двадцатилетию) была «самым крупным предприятием, занимающимся исключительно производством фотобумаги в Америке». Через четыре года, обратив внимание, что спрос на копировальные устройства ректиграф и фотостат резко возрос, компания Haloid начала выпускать большие рулоны фотобумаги для этих машин. Эта бумага под торговой маркой Haloid Record, быстро завоевала популярность. (Основными заказчиками были бюро регистрации земельной собственности, окружные суды, транспортные управления, страховые компании и другие организации с большим объемом текущей документации.) Новая продукция имела такой успех, что в 1935 году компания Haloid купил компанию Rectigraph Company, главный офис который также находился в Рочестере – городе, который в первые десятилетия XX века был преуспевающими высокотехнологичным промышленным центром, своего рода, оптической Силиконовой долиной. В Рочестере работали более дюжины компаний, занятых оптикой или фотографией, включая Haloid, Rectigraph, Kodak, Баух & Ломб и ряд более мелких предприятий (многие руководимые немецкими иммигрантами), которые выпускали фотокамеры, линзы и фотоэмульсии.

Из всех этих компаний Kodak была самой крупной. Ее основал в 1880 году местный банкир Джордж Истман, который двумя годами ранее заинтересовался фотографией и, используя кухню матери в качестве лаборатории, изобрел способ изготовления стеклянных фотопластин. Его революционный продукт, выпушенный в 1891 году, был простым фотоаппаратом в виде ящика, для которого он придумал необычное, но очень броское имя, ставшее фирменным брендом. Камера продавалась по цене 25 долларов, включая пленку и ее проявку. (Рекламный слоган Kodak, который также сочинил сам Истман, звучал: «Нажмите кнопку, а остальное – за нами».) К 1930-м годам компания Eastman Kodak стала одной из самых крупных и наиболее прибыльных промышленных компаний Америки, и все другие производители, имеющие отношение к оптике, хотя и получали выгоду от индустрии, для создания которой компания Kodak прошла длинный путь, чувствовали себя так, будто они существуют только с молчаливого согласия этой фирмы. Вложения фирмы Haloid в производство фотокопировальной бумаги и последующая покупка Rectigraph Company были шагами в сторону уменьшения экономической уязвимости со стороны Kodak, но одновременно эти шаги подчеркнули слабость положения Haloid, так как главный конкурент компании Rectigraph, Photostat Corporation, был фактически дочерним предприятием Kodak.

Дессауер, сотрудник Haloid, заметивший аннотацию статьи Лангера об электрофотографии, понимал это напряженное состояние очень хорошо, потому что работал у конкурентов Kodak более пятнадцати лет. Рожденный в Германии в 1905 году, Дессауер эмигрировал в США в 1929-м, главным образом, чтобы избежать мобилизации в ряды будущей гитлеровской армии. Эрик Пелл пишет: «Он прибыл как раз после краха фондовой биржи и в течение шести недель бродил по улицам Нью-Йорка, может быть, по тем же тротуарам, что и Честер Карлсон, но в более трудном положении, так как почти совсем не знал английского языка. Его рекомендательные письма от банков и семьи оказались бесполезными, и у него кончались деньги. Случилось так, что для экономии средств он снимал одну комнату вместе со сборщиком органов, который работал на фирме Wurlitzer на монтаже органа для церкви Св. Патрика в Бингхемптоне». От этого сборщика органов Дессауер узнал, что фирма Agfa, ведущий германский производитель фотопродукции, собиралась строить завод в Бингхемптоне. Дессауер подал заявление о приеме на работу и, на его счастье, попал на собеседование к человеку, который говорил по-немецки. Он работал в фирме Agfa в течение шести лет, проводя исследовательскую работу в области фотографии, и затем перешел на фирму Rectigraph, куда его взяли в группу разработки нового ассортимента фотокопировальной бумаги, которая могла бы конкурировать с бумагой Kodak для фотостата. Когда через несколько месяцев компания Haloid купила Rectigraph, Дессауер остался и вместе с новыми коллегами разделил заинтересованность в создании такого бизнеса, который был бы защищен от поползновений фирмы Kodak. Статья, которую он прочел в бюллетене Kodak, состояла всего из трехсот слов, но они описывали процесс, который казался как технологически обещающим, так и эмоционально привлекательным. Он показал статью президенту Haloid Джозефу С. Уилсону.

Меньше чем через двадцать лет Уилсона будут называть одним из самых прозорливых руководящих работников в истории американского капитализма. Однако в 1945 году он был корпоративным новичком. Ему было тридцать шесть лет, его недавно назначили президентом компании, и у него было сильное желание прославить Haloid и отличиться самому. Пелл пишет: «Джо призывал своих сотрудников предлагать новую продукцию. Попробовали сейсмическую запись и обсудили сорта диазобумаги. Хотя Уилсон понимал, что компания Haloid должна идти в ногу с современной фотографией, его волновало, что она не сможет развиваться и расти в тени Kodak». Одним из четырех основателей Haloid был дед Уилсона, бывший ростовщик и всеми любимый мэр Рочестера, который участвовал в организации фирмы, в основном, для того, чтобы обеспечить работой отца Уилсона, нынешнего председателя правления Haloid и, следовательно, хозяина Уилсона. Размышляя над будущим компании, Уилсон чувствовал не только удушающее присутствие компании Kodak, но также и тяжесть всей семьи Уилсонов по мужской линии: как и Гордон Battelle, он жаждал доказать, что занимает свой кабинет не просто по праву наследника. (На корпоративном пикнике Haloid, устроенном в 1950-х годах, дети сотрудников компании получили майки, на которых было написано «МОЙ ПАПА РАБОТАЕТ В HALOID»; Уилсон, управляющий высшего ранга, получил такую же.)

Описание идеи изобретения Карлсона, которое он прочел в статье Лангера, вызвало в нем живой интерес. Haloid, при участии своей дочерней фирмы Rectigraph, уже производил машины для копирования документов, поэтому дальнейший шаг в этом направлении был бы логическим развитием части ее бизнеса. Однако лучшим в идее Карлсона было то, к чему она не имела никакого отношения. Если бы компания Haloid смогла превратить электрографию в жизнеспособный продукт, у нее появился бы шанс утвердиться в секторе промышленности, еще не занятом могущественным соседом, а Уилсон получил бы возможность проявить себя в бизнесе, который не перешел к нему по семейной линии.

Коммерческим партнером Haloid в это время была компания «Майк-ротроникс Лаборатори» из Нью-Йорк-Сити, производившая оборудование для микропленки; ее президент Джордж Камерон был другом Уилсона. Уилсон попросил Камерона оказать ему услугу: связаться с Карлсоном и сообщить ему о результатах их встречи. Камерон и его главный инженер Эрнст Таубс выполнили его просьбу в 1945 году, не упоминая об их связи с Haloid. Карлсон рассказывал потом: «Я встретился с ними и рассказал об изобретении. Я также сказал им, что мое изобретение находилось в руках института Battelle и что им следует поехать в Колумбус, Огайо, чтобы познакомиться с тем, что делает Battelle». Камерон сказал Уилсону, что Карлсон сумел представить электрографию в очень выгодном свете, и что его идея действительно «могла бы стоить полмиллиона долларов» – первая из многих серьезных, в ретроспективе смешных, недооценок рыночной стоимости изобретения Карлсона.

Вскоре Уилсон, Дессауер и Эрнст Таубс поехали на поезде в Колумбус, чтобы увидеть процесс своими глазами. «Это был обычный показ», – писал Дессауер в 1971 году в мемуарах, названных «Моя жизнь с Xerox: миллиарды, которые никто не хотел брать». «Мы с Джо сняли пиджаки, закатали рукава и работали вместе с инженерами Battelle. Институт выделил несколько очень хороших специалистов в помощь доктору Шафферту, которые в итоге внесли значительный вклад в ксерографию: это были Джордж Ричард, Эд Уайз, С. Дэвид Отон и некоторые другие. Большую часть нашего времени мы провели с этими инженерами и учеными, и когда мы уезжали, Джо Уилсон был, как и я, полон энтузиазма относительно перспектив изобретения».

В декабре 1946 года, после еще нескольких командировок в Battelle и, по меньшей мере, одной встречи с Карлсоном, Уилсон приехал в Колумбус, чтобы подписать деловое соглашение, на этот раз в присутствии своего друга Сола М. Линовица, молодого адвоката из Рочестера, недавно демобилизованного лейтенанта военно-морского флота. Уилсон попросил Линовица представлять компанию Haloid на переговорах, и поездка оказалась незабываемой. «Это было ужасно, – писал Линовиц в 1985 году в своих мемуарах, названных «Становление общественного деятеля». – Мы ехали в одном купе спального вагона. Кругом была грязь. Полки тряслись, а железнодорожное полотно было еще хуже, отопление не работало, и в поезде был жуткий холод, вагона-ресторана не было, и нам пришлось остаться без завтрака. Несколько раз мы застревали в снегу на несколько часов и сидели, трясясь от холода в пальто и глядя наружу сквозь грязные стекла. А то, что мы обнаружили, когда, наконец, добрались до Battelle, не внушило мне особой радости или оптимизма относительно перспектив электрофотографии».

Когда инженеры Battelle провели ставший уже стандартным показ, Линовиц воскликнул: «И это все?» (Спустя годы, вспоминая эту поездку, Линовиц сказал: «Мы поехали в Колумбус, чтобы увидеть кусок металла, натираемый кошачьим мехом».)

Несмотря на это, обе стороны все-таки заключили официальное соглашение, по которому Haloid приобретал ограниченную лицензию на производство электрографических копировальных машин с производительностью менее двадцати копий с одного оригинала. Это соглашение было строго обусловлено. «На получение наших первых 10 тысяч долларов, – писал Линовиц, – Battelle давал нам только шесть месяцев; мы возражали и получили годичный срок с возможностью возобновления лицензии за 12 500 долларов в 1948 году; 20 тысяч долларов в 1949-м, 25 тысяч долларов в 1950-м и 35 тысяч долларов в 1951-м. Институт Battelle должен был тратить эти деньги на исследования базового процесса, а компания Haloid должна была вести свои изыскания в области обработки бумаги для совершенствования этого процесса; две научноисследовательские группы должны были сотрудничать по соответствующим темам исследования. Компания Haloid должна была выплачивать институту Battelle 8 процентов дохода с любых продаж изделий, использующих запатентованные технологии, при достижении определенных объемов продаж». В ретроспективе суммы, указанные в соглашении, кажутся до смешного маленькими, но в то время они были значительным капиталовложением для компании Haloid, которая в 1945 году заработала на всех своих операциях около 100 тысяч долларов.

Хотя Battelle и Карлсон долгое время безуспешно искали лицензиатов, они не рассматривали сделку с Haloid как очень большую победу. Лицензия Haloid действительно придавала научно-исследовательской программе Battelle по электрофотографии более привычную форму, поскольку теперь основную часть работы института должна была финансировать сторонняя организация – его стандартный рабочий механизм. Но фирма Haloid была намного меньше и не так известна, как другие потенциальные партнеры, к которым обращались институт и Карлсон, и в Колумбусе эта сделка не вызывала больших надежд. Представители Battelle, встречавшиеся с Уилсоном, были впечатлены его энтузиазмом – они нигде не встречали такой реакции, – но сомневались в способности его компании произвести серьезный продукт. Руководство Battelle продолжало надеяться на появление более значительного лицензиата в тех областях производства, которые институт Battelle считал значительнее, чем простое офисное копирование, такие, как производство машин, предназначенных для печати двадцати и более копий (по сути дела, множительных машин), и изготовление игрушек на базе электрографии.

А у сотрудников Haloid были свои причины для сомнений. Пока велись переговоры по лицензионному соглашению, специалисты Battelle предоставили Haloid длинный отчет по исследовательской работе, выполненной на текущий момент. Страница 142 отчета была электрографической копией – очень удачная демонстрация потенциальных возможностей процесса. Это произвело большое впечатление на Джо Уилсона, и после подписания соглашения он попросил еще несколько копий страницы 142, чтобы показать их скептикам в правлении своей компании. Представители Battelle с радостью согласились, но затем столкнулись с очередной проблемой. «Мы делали неоднократные попытки, но никак не могли воспроизвести первоначальные результаты», – рассказывал впоследствии Роланд Шафферт. Ученые и инженеры Battelle были озадачены, и их неспособность предоставить копии привела к серьезным опасениям со стороны Haloid: не была ли страница 142 подделкой? Последовали сердитые телефонные переговоры и обмен письмами, и Дессауер высказал гипотезу, что, возможно, инженеры Battelle произвели первую, чистую копию, тщательно удалив пылесосом излишки тонера с пробельных участков. Кризис миновал через шесть месяцев, когда специалисты Battelle, установившие, что проблема связана с дефектом в фоторецепторной форме, смогли, наконец, изготовить образцы приемлемого качества.

Линовиц, вместе с другими на фирме Haloid, также был обеспокоен, когда понял, что руководство Haloid было явно одиноким в своем страстном желании заняться электрографическим бизнесом. Почти через год сотрудничества с Battelle Линовиц написал своему другу, эксперту по торговым маркам в Вашингтоне, округ Колумбия, с просьбой сообщить ему «информацию о компаниях и лицах, которые когда-либо обращались с запросом или наводили справки в связи с патентами [Карлсона]». Другими словами, Линовиц хотел знать, проявляли ли какие-нибудь другие компании интерес к электрофотографии. Друг навел справки, писал Линовиц, и «ответил, что не смог найти ни одного свидетельства какого-либо обращения, что соответствовало тому, что сказали нам эксперты Battelle и Карлсон». Специалистам Haloid было известно, что несколько очень крупных компаний – среди них Kodak, ЗМ и IBM – почти наверняка работали над своими собственными копировальными машинами, используя технологии, не имеющие отношения к электрографии. Почему все эти компании игнорировали идею Карлсона? Знали ли они что-то такое, о чем не знали в Haloid?

Весь восторг, который мог почувствовать сам Карлсон в связи с лицензионным соглашением с фирмой Haloid, также рассеялся. Он оставил свою работу во главе патентного отдела на фирме Меллори в конце 1945 года, приблизительно через год после подписания агентского соглашения с институтом Battelle, рассчитывая, что его материальное положение изменится. Но прогресс в институте шел медленно, и он был вынужден зарабатывать себе на жизнь внештатной патентной работой почти целый год. Наконец, в 1946 году он вернулся к патентной работе с полной занятостью на фирме, основанной им самим. Он ездил в Колумбус, когда мог, чтобы посмотреть на исследования в Battelle и внести свои предложения, но он всегда чувствовал, что его там не очень ждали. Его обнадежил энтузиазм Уилсона по поводу электрографии, но небольшой размер фирмы Haloid и слабая капитализация заставляли его нервничать. Ни у Карлсона, ни у института Battelle фирма Haloid никогда не входила в первоначальные списки потенциальных лицензионных партнеров; возможно, Карлсон никогда не слышал об этой компании до того, как он узнал о ее контактах с Battelle. В течение 1947 и 1948 годов, первых двух лет лицензионного соглашения, фирма Haloid не проводила научных исследований. На самом деле своего первого физика фирма Haloid пригласила на работу только в 1949 году, и сделала это только потому, что ученые в Battelle жаловались, что не могут понять, о чем идет речь. (Дессауер обучался химии.) Возможно, эта отсрочка была благоприятной для дела; если бы Уилсон в 1947 году действительно понял суть научных требований, выдвигаемых электрофотографией, или если бы он сам был физиком, он, возможно, никогда бы не позволил втянуть себя в эту «аферу».

Проходили месяцы, и Карлсона охватывало все большее уныние; его беспокоило, что срок его главного патента, выданного в 1942 году, закончится прежде, чем Haloid и Battelle смогут выйти на рынок с готовым продуктом. Патентный закон дает изобретателю семнадцать лет на разработку и реализацию изобретения, но в ответ на эту защиту он требует раскрытия сути основных принципов изобретения, чтобы они были понятны всем другим. Карлсона беспокоило, что, если Haloid и Battelle не будут действовать быстро, более крупные и агрессивные компании смогут раскрыть секрет его открытий, и это позволит им, не нарушая закона, самим изобрести похожий копировальный процесс.

Возможно, под влиянием этих страхов Карлсон в 1947 году согласился, чтобы его старый товарищ Лари Дюмонд написал статью о нем и об электрофотографии. Как журналист Дюмонд не процветал; он работал в «Нью-Йорк тайме», но в коммерческом отделе, а не как репортер. (Его жена работала редактором светской полосы в «Дейли ньюс».) Он думал, что история Карлсона сможет заинтересовать какой-нибудь журнал и ее публикация послужит профессиональной рекламой ему и его другу. Он потратил около тридцати часов на интервью с Карлсоном, несколько месяцев работал над своими записями и в 1948 году написал черновой вариант материала, который, как он надеялся, станет первой частью его большой статьи. В этом черновике говорилось: «Электрофотография – это фотография без химикатов, без темной комнаты, без светочувствительной бумаги. Это печатная машина, которая печатает без давления и без жидкой краски. Это такой же простой, дешевый и быстрый способ, как прищепка для белья. Он использует всего лишь простую пластину или бумажную пленку, которая принимает электростатический заряд и образует из электронов изображение при облучении светом». Консультируемый Карлсоном, Дюмонд описал возможные области применения, включая несколько довольно экзотических, о которых Карлсон ничего не говорит в своем патенте. Например, была идея электрографического эквивалента видеоленты (которая будет изобретена только в 1950-х): «Банк сможет установить камеру с пленкой на "бесконечную" ленту-носитель и делать снимки каждого человека, проходящего в дверь. Пленку можно стирать и экспонировать снова и снова, пока не произойдет остановка, и в этом случае скрытое изображение будет проявлено».

Дюмонд написал сопроводительное письмо на бланке «Нью-Йорк тайме» и послал свой черновик в Colliers в качестве предложения под заголовком «Гений в домашнем чулане» и включил краткое изложение тем, которые он намеревался развить более полно в окончательном варианте статьи. В ответ он получил немногословный, никем не подписанный отказ. «Благодарим вас за прилагаемую рукопись (напечатанную литографским способом), – гласил формальный ответ. – Мы внимательно прочли ее и сожалеем, что она не отвечает текущим интересам Colliers». В последующие месяцы Дюмонд пробовал продать свою идею другим издательствам, среди них «Таймс», но безуспешно.

Единственным светлым пятном в жизни Карлсона в это время была его вторая женитьба. Осенью 1945 года, вскоре после или до его окончательного развода с Эльзой фон Мэллон, он встретил Доррис Хелен Хаджинс в доме своего друга. (Вторая буква «р» в ее имени была добавлена ее матерью, чтобы люди более протяжно и отчетливо произносили букву «о», уклоняясь от точной рифмы с «Борис».) Ей исполнился сорок один год, на два года больше, чем ему, и она была в разводе более шестнадцати лет. Она вышла замуж за первого мужа, дежурного администратора универмага на Манхэттене, в возрасте двадцати лет; окончила курсы в Объединенной богословской семинарии и работала в основном секретарем – у священника в расположенной по соседству церкви, у руководителя в сахарной компании, у менеджера гостиницы. Она также преподавала в воскресной школе. Карлсону нравилась холостяцкая жизнь, и он был уверен, что никогда больше не женится, но он сразу был очарован. В 1963 году он писал: «Я чувствовал и продолжаю чувствовать, что она во многом дополняла меня как с точки зрения связей и окружения, так и интересов и восполнила некоторые недостатки моего поведения в обществе. Она была родом из Портсмута, штат Вирджиния, из семьи среднего достатка, в которой, кроме нее, были еще две сестры и брат. Она была старшим ребенком и в какой-то степени неформальным лидером». Когда они встретились, она жила вместе с отцом и одной из сестер в квартире в Вудсайде, Квинс. Ее отец работал капитаном буксира в компании, которая управляла океанскими пароходами, и его звали Кэп; он разошелся с матерью Доррис, которая осталась жить в Вирджинии.

Среди прелестей Доррис не самой последней, в глазах Карлсона, была ее потрясающе высокая скорость печати на машинке, достоинство, которым он всегда восхищался. Она, в свою очередь, была очарована порядком в его холостяцкой квартире. Его ухаживание длилось несколько месяцев и состояло, в основном, во встречах для совместного приема пищи – почти всегда в ресторанах, которые он сначала посещал сам.

У Карлсона «была милая привычка приносить с собой маленькие карточки размером 3x5 дюймов, на которых были записаны темы для наших разговоров», – вспоминала она позже. Во время их первого свидания Карлсон вызвал у нее подозрение, сказав, что у него дома есть интересная коллекция пластинок с записями классической музыки, но оказалось, что у него в квартире действительно была интересная коллекция пластинок и что он был джентльмен. Все их вечера заканчивались рано. «Это было потому, что мне требовалось время добраться домой и лечь спать, а я отношусь к разряду "жаворонков", а не "сов", – объяснила она. Карлсон всегда предлагал проводить ее до Квинс на такси, но она отговаривалась и уезжала одна, чтобы быстрее добраться до постели. Карлсон однажды сказал своему другу: «Я должен был жениться на Доррис, чтобы у меня было свидание, которое длилось бы дольше девяти часов вечера».

Предложение Карлсона о женитьбе было типичным для него. Доррис вспоминала: «Однажды в воскресенье, в начале января, когда Чет пригласил меня на ланч в Нью-Йорке, он попросил меня прогуляться с ним к Ист-Ривер, где в то время на берегу стояли скамейки, и люди приходили туда, чтобы посидеть в тишине, глядя на воду. И вот когда мы там сидели, он сделал мне предложение. И объяснил причины!» Он отвел ее к Тиффани, чтобы купить бриллиантовое кольцо, но она воспротивилась такой экстравагантности и вместо этого попросила его разрешения носить простое обручальное колечко его матери. (Она потом говорила, что ей не нравились вещи, в которых она чувствовала себя слишком нарядной.) Их медовым месяцем были несколько дней, проведенных в Вашингтоне, округ Колумбия, – не самое романтичное место для путешествия, но зато это было место пребывания Управления патентов и торговых марок США, которое Карлсон любил посещать при любой возможности. После возвращения они поселились вместе с ее отцом и сестрой (никогда не любившей Карлсона), и Доррис стала работать секретарем на фирме Карлсона, где она обнаружила, что патентная работа была «самым скучным занятием в моей жизни». Они посещали курсы семантики в Нью-Йоркской школе, ходили в театры, плавали вокруг Манхэттена по кольцевому маршруту, смотрели зарубежные фильмы и прогуливались по Пятой авеню. Доррис, конечно, слышала об изобретении мужа и о его соглашении с институтом Battelle, но мало обращала на это внимание. Она сказала: «Я просто думала: ну вот, еще один изобретатель мышеловки. Я рассчитывала, что это у него пройдет».

Оглавление книги