Книга: Копии за секунды: История самого незаменимого изобретения XX века

Глава 4 10-22-38 Астория

Глава 4

10-22-38 Астория

Около 1800 года Томас Веджвуд – сын известного гончара и родственник изобретателя пигментной бумаги, изобретателя биграфера и автора «Происхождения видов» – был в двух шагах от изобретения фотографии, когда поместил небольшие предметы на лист бумаги, обработанный раствором, содержащим серебро, и подверг все это воздействию солнечного света. Свет вызвал потемнение бумаги, за исключением тех мест, которые были закрыты предметами, как на знаменитых темных отпечатках, сделанных в 1920-х годах авангардистским фотографом Мэном Рейем.

Серебряный состав, использованный Веджвудом, принадлежал к группе так называемых галогенидов серебра, кристаллы которых темнеют, если их подвергнуть действию света и затем обработать определенными химикатами. Это как раз то, что происходит при проявлении фотопленки или отпечатков[9]. Веджвуд и его друг сэр Хамфри Дейви – исследователь в области химии и экспериментатор в области электричества, который, среди многих других выдающихся работ, открыл закись азота (и первым среди людей испытавшим ее пьянящее действие), – сделали доклад об этом явлении в 1802 году, но не знали, как закрепить получаемые изображения. Эти изображения постепенно исчезали в черноте, которая покрывала лист при последующем действии света. (Веджвуд хранил неиспорченные отпечатки в подвале и показывал их другим только на короткое время и при свете свечи.) Веджвуд умер в 1805 году в возрасте тридцати четырех лет прежде, чем он смог найти ответ, а Дейви переключился на другие проекты, оставив открытие незавершенным.

Через десять лет после смерти Веджвуда один француз, Жозеф Нисефор Ниепс, искавший способ получения литографской печатной формы, которая не требовала бы художественного мастерства, успешно использовал ящик с прикрепленной к нему линзой для получения стойкого изображения скворечника на листе бумаги, обработанного хлоридом серебра. Разочарованный, что изображение было негативом (светлые и темные участки поменялись местами по сравнению с оригиналом, что всегда происходит с соединениями серебра), Ниепс обратил внимание на другие светочувствительные вещества. В конце концов, он сумел разработать новую технологию травления, при которой форма сначала покрывалась битумным составом и на него проецировалось изображение с освещенного оригинала. После этого форма промывалась в кислоте – технология, которая очень похожа на современные способы.

Если Томас Веджвуд был в двух шагах от изобретения фотографии, Ниепс приблизился к этому еще на один шаг. И хотя он так и не довел до конца свои первые эксперименты, он помог, наконец, сделать открытие. Во время поездки в Париж в 1827 году он встретился с Луи Дагерром, художником и декоратором, который был поглощен теми же исследованиями. В Париже они вели долгие беседы, переписывались после отъезда Ниепса домой и подписали соглашение о сотрудничестве на десятилетний срок, рассчитывая заработать состояние на своих открытиях. Ниепс умер через четыре года, но Дагерр продолжал работать над их замыслами, и в 1837 году он сделал первый в мире настоящий фотографический отпечаток на медной пластине, покрытой серебряным составом, – дагерротип. Это было поистине революционное изобретение, которое навсегда изменило взгляд человека на окружающий мир. (Один небольшой, но убедительный пример: фотография изменила то, как люди воспринимают свое детство, так как их первые воспоминания часто связаны с событиями и образами, запечатленными на фотографиях.)

Первые фотографы главное внимание почти всегда уделяли живописным изображениям, и их картины были такими захватывающими и так замысловато детализированы, что художники середины XIX века беспокоились за свою профессию. Но были люди, которые быстро поняли, что у фотокамер есть потенциальная возможность стать машинами для копирования документов. Однако превращение этого потенциала в изделие заняло больше времени, чем может себе вообразить читатель, и для этого было несколько причин: ранние эмульсии требовали очень длительного времени экспозиции; еще никто не изобрел источника достаточно интенсивного искусственного света; фокусное расстояние и максимальный формат печати были ограничены; а изготовление фотоснимков любого типа было относительно трудным и дорогостоящим делом. В результате, копирование документов на базе фотографии практически не использовалось до начала XX века, почти семьдесят лет с того момента, как Дагерр сделал свой исторический снимок.

Первая фотографическая копировальная машина была создана в 1906 году – в год, когда родился Карлсон, – изобретателем из Оклахома-Сити по имени Джордж Бейдлер, который назвал свою машину ректиграфом. Бейдлер был эксцентричным гением: он сам смешивал химикаты своей фирмы, чтобы скрыть их формулы от других, без каких-либо усилий перекладывал ручку из правой руки в левую, когда правая рука уставала. Помимо прочего, у него был такой трудный и неприятный характер, что профессиональный игрок в гольф в клубе, членом которого был Бейдлер, пытался изолировать его от других членов команды, ставя его мяч для первого удара с опережением других.

Машина Бейдлера даже отдаленно не напоминала офисную копировальную машину в современном понимании. Ректиграф стоил несколько сот долларов, что эквивалентно нескольким тысячам долларов сегодня, и была такой громоздкой, что для нее требовалась отдельная комната. Более того, она зависела от наличия двух компонентов, которые были доступны не во всех американских офисах в 1906 году: электричества и водопроводной воды. Поэтому ректиграфы обычно находились в специализированных учреждениях. Вам приходилось посылать документы для копирования на ректиграфе, а не спускаться в холл (или протянуть руку через стол), как в наше время. Основным элементом машины была камера размером с кухонную печь, с большими черными мехами для настройки фокуса. Процесс копирования производился методом фотографирования прямо на бумагу, без промежуточного негатива, поэтому цвет копии был всегда обратным цвету оригинала: черный шрифт становился белым, белый фон черным. (У меня еще хранится копия моей метрики, которая имеет именно такой вид.) Чтобы создать копию, похожую на оригинал, нужно было сделать копию с первой копии, то есть негатив негатива. Бейдлер быстро привлек внимание главного конкурента, компании Photostat Corporation, у которой была лицензия и производственные отношения с фирмой Eastman Kodak[10].

Изготовление копий на машинах той или другой компании требовало затрат времени и денег, поэтому предприятия обычно посылали чертежи и письменные документы для копирования только тогда, когда не могли сделать это дешевле и быстрее другими средствами, такими, как копировальная бумага, копировальный пресс или с помощью машинистки.

Когда Карлсону, работавшему в патентном бюро на фирме P.R. МаМогу, требовалась копия чертежа из патентной заявки, у него был только один вариант для этого – сделать фотокопию в какой-нибудь посторонней компании, имевшей собственный фотостат или ректиграф. Позже он вспоминал: «Приходил их представитель, забирал чертеж, уносил его к себе, делал копию, приносил назад… Иногда приходилось ждать полдня или даже целые сутки, чтобы получить заказ». Это досадное неудобство стоило денег, а это значит, что то, что сейчас нам представляется бессмысленной канцелярской работой, в то время было непрерывной корпоративной операцией, в которую были вовлечены внешние продавцы, выписка счетов, ведение учета и контроль за исполнением. «Поэтому я понимал, – продолжал он – как необходима была машина, которая работала бы прямо в офисе, где вы могли бы подойти к ней с документом, вставить его во входное отверстие, нажать кнопку и получить на выходе копию».

Когда Карлсон начал размышлять, как могла бы работать такая машина, естественно, он, в первую очередь, подумал о фотографии. Но скоро он понял, что у фотографии слишком много присущих ей ограничений. Можно было бы уменьшить габариты громоздкого фотостата, но для машины меньшего размера все равно понадобится специальная бумага и обрабатывающие растворы – именно то, что делало фотостат таким затратным и неудобным. Кроме того, фотография была уже настолько изучена, что вряд ли удалось бы сделать какое-то важное открытие такому изобретателю-одиночке, как Карлсон. Люди пользовались фотоаппаратами уже больше века, а лаборатории Eastman Kodak были заполнены хорошо оплачиваемыми исследователями, и все же еще пока никто не предложил способа изготовления фотоотпечатков на простой бумаге. Карлсон логически рассудил, что галогенидосеребряная фотография почти наверняка не даст решения проблемы копирования, а если каким-то образом свершится это чудо, то ему самому вряд ли удастся это сделать.

Отказавшись от обычной фотографии как области исследования, Карлсон задумался над возможностью изготавливать копии химическим способом, возможно, используя какой-нибудь мягкий растворитель для частичного растворения текста или изображения на готовом документе так, чтобы его оттиск можно было получить, прижав к нему чистый лист бумаги, как это делалось в копировальном прессе. Однако для письма используется безнадежно много разнообразных пишущих средств – краски на водной и масляной основе, графит, уголь, пастель, и другие. Карсон знал, что нет такого универсального растворителя, который смог бы работать со всеми этими материалами. Кроме того, даже если будет найден единственный годный к употреблению растворитель, он неминуемо повредит оригинал, а воспроизведенное изображение будет обратным, то есть как отражение в зеркале. Он решил, что одна химия не сможет дать ответа.

Если обычная фотография была неудобной из-за беспорядка и грязи, а химические процессы разрушали оригиналы, что же тогда оставалось? «Единственной характеристикой, общей для разных красок, карандашей и бумаги, является то, что они по-разному отражают свет на участках изображения и на фоновых участках», – говорил он потом.

Мы легко отличаем текст от бумаги, на которой он напечатан, потому что краска поглощает большую часть падающего на нее света (и поэтому она кажется черной), в то время как бумага отражает свет (и поэтому кажется белой). Безопасный для оригиналов копировальный процесс, рассуждал Карлсон, почти наверняка должен учитывать это различие так же, как использует его фотография. Но как? Были ли галогениды серебра единственными материалами, изменяющимися под действием света? Карлсон снова пошел в библиотеку и вскоре нашел книгу «Фотоэлектрические явления», опубликованную год назад.

Фотоэлектрические явления так трудны для понимания, что Альберт Эйнштейн получил в 1921 году Нобелевскую премию за то, что объяснил их в 1905 году. (Между прочим, Эйнштейн, как и Карлсон, был физиком, который работал в патентном бюро.) Говоря простым языком, фотоэлектрический материал – это такой материал, который при облучении светом начинает испускать электроны. Это явление впервые замечено в 1887 году немецким физиком Генрихом Герцем (его имя фигурирует в стандартном научном обозначении единицы измерения частоты). Герц заметил, что искры, разлетающиеся от индукционной катушки в его лаборатории, становились меньше, когда он затемнял комнату (что он делал, надеясь лучше разглядеть искры). Объяснение Эйнштейна, которое стало частью основы квантовой механики, заключалось в том, что, когда свет, действующий как поток частиц, сталкивается с электронами на поверхности фотоэлектрического материала, он высвобождает значительное число электронов и, тем самым, стимулирует увеличение электрической активности: отсюда искры большего размера. Родственное явление – фотопроводимость, о которой Карлсон прочел в той же книге. Фотопроводник – это такой материал, у которого способность пропускать электричество увеличивается при облучении светом. Это происходит потому, что свет, действующий как поток частиц, сталкивается с электронами на поверхности материала и этим увеличивает способность материала проводить ток.

«Я думал, – говорил Карлсон, – что если слой фотопроводника привести в контакт с листом бумаги, пропитанной химическим веществом, то бумага изменит цвет при пропускании через лист электричества». Работая на кухне у себя дома, он пропитывал лист обычной бумаги раствором йодида калия и крахмала, клал обработанную бумагу на медную пластину, покрытую закисью меди (фотопроводник), укладывал отпечатанный документ поверх обработанной бумаги и пропускал яркий свет с обратной стороны документа. В другой раз он говорил, что надеялся, что «лист бумаги потемнеет из-за фотоэлектрических токов, которые, как я думал, будут возникать во время экспонирования» и что на бумаге возникнет изображение отпечатанного документа. Однако ничего не случилось.

В 1964 году он вспоминал: «Это заставило меня обратить более пристальное внимание на потребности процесса. Так, я понимал, что фототоки должны получаться слабыми, но, с другой стороны, электрохимические эффекты, которые я пытался использовать, требовали довольно сильного тока, чтобы вызвать потемнение слоя». Кроме того, сильный ток, достаточный для потемнения бумаги, наверняка также вызвал бы ее воспламенение, не говоря о других нежелательных результатах. Он пришел к заключению, что его идея была «еще менее плодотворной, чем известные фотографические способы, используемые в то время, и переключил внимание с силы тока на его напряжение. Он понял, что «при высоком напряжении ток мог быть небольшим, но его энергия могла быть высокой». «Это привело меня к понятию электростатики».

Электрические явления обычно разделяются на две обширные и частично совпадающие категории: электрический ток и статическое электричество. Электрический ток – это то, что заставляет работать электроприборы, – он состоит из непрерывного потока электрических зарядов. Статическое электричество – это то, из-за чего ваши волосы встают дыбом, когда вы проводите по ним расческой, – оно состоит из противоположных зарядов, которые являются локализованными или неуравновешенными (и которые производят переходные электротоки – искры, молнии, когда напряжение имеет достаточную силу, чтобы ионизировать разделяющий их воздух). Как известно, ученые сломали много копий по поводу этих определений. Чтобы понять принцип ксерографии, достаточно сказать, что основное различие связано с силой тока (в амперах), аналогом которой можно назвать объем воды в потоке, и напряжением, аналогом которого можно назвать напор воды. Вообще говоря, для электрического тока характерна относительно высокая сила при относительно низком напряжении, в то время как для электростатических явлений характерно высокое напряжение при низкой силе тока. (Электрический ток, который вы ощущаете, когда пытаетесь сунуть кухонный нож в розетку на стене, имеет напряжение 110 вольт, но силы тока, в амперах, хватило бы, чтобы убить вас; а безобидный электрический шок, который можно получить, пройдя по ковру и дотронувшись до дверной ручки, имеет напряжение в несколько тысяч вольт, но фактически нулевую силу.) Карлсон понял, что если он придумает копировальный процесс на основе изменения напряжения, а не на силе тока, то сможет создать машину, которая не будет ни прожигать бумагу, ни убивать оператора током.

Карлсон вернулся в библиотеку. И там, просматривая зарубежные технические журналы, наткнулся на короткую заметку венгерского физика Поля Селеньи. Селеньи пытался разработать способ передачи и печати факсимиле графических изображений, таких, как новостные фотографии. Его способ, который он успешно опробовал, заключался в использовании направленного ионного излучения для создания на внешней стороне вращающегося барабана, покрытого изоляционным материалом, статического заряда с определенным рисунком – что-то похожее на то, как ЭЛТ создает изображение на экране телевизора, построчно сканируя его электронным лучом, или на то, как струйный принтер создает из капельных струек краски четкий рисунок на листе бумаги.

«По существу, он разработал триод в воздухе, – говорил потом Карлсон. – В него входил нагретый катод, вставленный в металлический сосуд с маленьким отверстием. Затем там был барабан, покрытый жесткой резиной или каким-то изолирующим лаком, который вращался очень близко к этому отверстию. Нагретый катод генерировал ионы внутри металлического сосуда, и металл пропускал меняющиеся порции ионов через маленькое отверстие. Они осаждались на поверхности вращающегося барабана с помощью подключаемого поля смещения. После того как изображение было полностью просканировано, он просто опылял барабан мелкозернистым порошком, и изображение становилось видимым». Порошок прилипал к ионам на изоляционной поверхности барабана так же, как песок на пляже прилипает к мокрым местам на купальнике. Переданное фотоизображение, которое Селеньи генерировал таким способом, напечатали в журнале; оно было зернистым, можно было различить строки развертки, но изображение получилось вполне отчетливым.

Применение мелкозернистых порошков для того, чтобы сделать видимыми изображения электростатических зарядов, было давно известно в физике; впервые это сделали в 1777 году, когда Георг Кристоф Лихтенберг, профессор из Германии, заметил, что домашняя пыль прилипает к электростатически заряженным кусочкам янтаря в определенном порядке, который позже стал называться фигурой Лихтенберга. Карлсон знал о фигурах Лихтенберга, и работа Селеньи напомнила ему о них. Внезапно он увидел, как можно было бы делать копии, используя такое же явление в сочетании с фотопроводимостью. Вместо того чтобы пытаться использовать свет для генерирования тока в листе бумаги, положенной на фотопроводник, как он делал в своих кухонных экспериментах, он будет использовать свет для удаления электростатических зарядов с пробельных участков равномерно ионизированного фотопроводника. Затем он сделает рисунок видимым, опылив его порошком, и перенесет его на лист простой необработанной бумаги.

Фотопроводимость была главной идеей. Карлсон понимал, что ему необходимо найти материал, который станет действовать как электрический проводник при освещении и как диэлектрик в темноте. Если на заземленную металлическую форму, покрытую тонким слоем такого материала, в темноте равномерно нанести электростатический заряд и, возможно, с помощью электростатического генератора, тогда экспонирование формы светом должно вызвать исчезновение этого заряда. И если этим светом можно было бы экспонировать форму неравномерно, в зависимости от изображения на отпечатанной странице, тогда заряд должен исчезнуть только на освещенных участках формы (соответствующих участкам белого фона страницы) и остаться на темных местах (соответствующих черной краске). Напыление порошка с противоположным зарядом по всей форме должно было в этом случае сделать скрытое изображение видимым, потому что порошок прилипает только к тем местам, на которых остается заряд. Этот порошок сформирует зеркальное изображение оригинала, и затем его можно будет перевести на лист бумаги копию.

Сведения об электростатике Карлсон частично почерпнул из личного опыта. Когда он проходил курс физики в колледже Риверсайда, один студент спросил однажды преподавателя, имеет ли статическое электричество коммерческое использование, на что преподаватель ответил, что не имеет. Карлсон потом говорил: «В то время я работал на цементном заводе, и я мог вспомнить об одном случае его коммерческого использования – для отделения пыли от топочных газов и дыма от воздуха». Заводу, где работал Карлсон, был предъявлен иск от владельцев апельсиновых плантаций, расположенных по соседству, чьи деревья покрывались тонкой белой пылью, выбрасываемой из заводских труб. Завод смог решить проблему и удовлетворить жалобу, установив два комплекта электродов в дымоходах – один давал частицам пыли электростатический заряд, а другой, противоположной полярности, вытягивал заряженные частицы из воздуха. Копировальный процесс, придуманный Карлсоном, действовал бы по такому же принципу, за исключением того, что электростатические заряды, о которых он думал, использовались бы не просто для беспорядочного притягивания порошка, а чтобы формировать из него четкие изображения.

Великие изобретения редко имеют только одного автора; большая часть технологических революций является результатом коллективного интеллектуального усилия, возникающего в нескольких умах и разных местах более или менее в одно и то же время и в такой же мере под влиянием культурного развития, как и спонтанного прозрения гениальных одиночек. Если бы Гуттенберг не придумал наборный шрифт в начале 1400-х годов, кто-нибудь еще сделал бы это, потому что прогресс в области печатной технологии, вместе с увеличивающимся спросом на книги, сделал бы прорыв в этой области неизбежным. В противоположность этому Карлсон был истинным изобретателем-одиночкой. Он всегда отдавал должное Селеньи за то, что он вдохновил его, но Селеньи так и не увидел закономерностей, которые разглядел Карлсон. Собственно говоря, за годы, последовавшие за открытием Карлсона, несколько человек, предложивших такие же идеи, смогли сделать это только после изучения патентных спецификаций Карлсона, и их новшества были всего лишь вариациями на темы, которые он давно уже определил. Карлсон в одиночку придумал способ легко и быстро изготавливать копии на простой бумаге; никто другой еще не предложил лучшего способа делать это.

«Ксерография практически не имеет предшествующей научной базы, – сказал доктор Гарольд И. Кларк, физик фирмы Xerox, Джону Бруксу в 1967 году. – Чет создал довольно странную комбинацию из явлений, каждое из которых было непонятным само по себе и ни с одним из которых ни у кого в мыслях ранее не возникали какие-либо предположения об их связи». Карлсон верил, что его одиночество в детстве и юности способствовало его успеху: длительное пребывание наедине с собой одарило его приобретенным иммунитетом к традиционному мышлению. «В результате появилась самая великая идея в области воспроизведения изображения с тех пор, как появилась фотография, – продолжал Кларк. – «Кроме того, он сделал это при полном отсутствии благоприятной научной среды. Тебе известны десятки примеров в истории науки, когда одновременно свершались одни и те же открытия, но не было никого, кто бы появился рядом с Карлсоном. Его открытие поражает меня сейчас так же, как оно поразило меня, когда я услышал о нем в первый раз».

Сначала Карлсон назвал свое изобретение «электронной фотографией», а потом он остановился на «электрофотографии». Как только отдельные элементы сложились у него в голове в единое целое, процесс показался ему интуитивно таким очевидным, что он забеспокоился, что другой исследователь, рассуждая таким же образом, опередит его и выйдет на рынок с готовым изделием. Он позвонил старому другу Дюмонду, которого уволили из «Дейли ньюс» и который в тот момент управлял небольшим инвестиционным фондом для бизнесменов со Среднего Запада, и попросил его о встрече в местном кафе-автомате. (Карлсон незадолго до этого выступил в роли шафера на свадьбе Дю-монда и в качестве шутки засунул будильник в багаж молодоженов, отправлявшихся в свадебное путешествие.) В уютной атмосфере кафе Карлсон рассказал об основном принципе электронной фотографии. Затем попросил Дюмонда поставить подпись и дату на документе, в котором было зафиксировано, что Карлсон объяснил ему суть процесса и что он его понял[11]. Карлсон хотел иметь письменное свидетельство, чтобы доказать свое первенство на тот случай, если кто-то еще сделает аналогичное открытие, пока он дорабатывает патентную заявку. Дю-монд с радостью исполнил просьбу. Карлсон также попросил у своего работодателя разрешение подать на собственное имя заявку на патент по «усовершенствованию в области фотографии», который, как он объяснил, не был связан с его работой на фирме. Мэллори согласился удовлетворить его просьбу (в письме, начинавшемся «Уважаемый Карлсон»).

С этими документами в руках Карлсон начал работать над патентной заявкой – задачей, которой в полной мере соответствовали его работа, его юридическое образование и его методичный темперамент. Он подал свою первую заявку осенью 1937 года, а годом позже за ней последовал ее усовершенствованный вариант. Этот вариант, вышедший в 1942 году, считается с тех пор эталонным. Карлсон знал, как защитить изобретение. Всего на двенадцати страницах и с помощью нескольких простых чертежей он ясно представил и описал фактически каждый аспект того, что в итоге стало известно под названием ксерографии.

Уверенный, что теперь он сделал все возможное, чтобы защитить себя от конкурирующих изобретателей и производителей, Карлсон начал работать над тем, чтобы дать своей идее практическое воплощение. В этом он был менее успешен. Он был уверен, говорил он много лет спустя, что действительно решил проблему копирования, и был в такой же мере уверен, что его изобретение будет однажды иметь коммерческий успех. Но его попытки доказать осуществимость идеи – изготовить действующий прототип – были абсолютно непродуктивными. Он отчетливо представлял весь этот процесс и понимал, как сочетаются все элементы. Но он не мог заставить его работать.

Одной из проблем было отсутствие физической ловкости в ручном труде, о чем он писал в своем дневнике во время учебы в колледже (и которая способствовала его решению уйти из экспериментальной лаборатории в Bell Labs). Еще одной проблемой были обстоятельства, в которых он пытался работать. С января 1938 года он и Эльза жили с ее родителями в небольшом доме в Джексон-Хайтсе. Он, когда мог, проводил свои эксперименты в старом угольном погребе, но иногда ему была нужна водопроводная вода и открытое пламя, а это означало, что ему приходилось делить кухню с женой, которой не нравилось это рискованное вторжение. Он заполнил единственную полку скромным набором опытных материалов: там стояла банка с кристаллической серой (фотопроводник), которую он покупал у поставщика химикатов Eimer & Amend, несколько цинковых гравировальных пластин форматом с визитную карточку и разнообразные детали, из которых он надеялся изготовить электростатический генератор. Сначала он сосредоточился на том, чтобы покрыть одну из форм слоем серы. Для этого он высыпал кристаллы на форму и с помощью щипцов держал ее над одной из горелок кухонной плиты. Он обнаружил, что если держать форму на нужном расстоянии от пламени и при этом двигать ее, то кристаллы разжижаются и растекаются по форме, хотя обычным результатом этих усилий была не равномерно покрытая форма, а горящая сера, наполнявшая кухню резким запахом, из-за которого весь дом издавал запах тухлых яиц. Подобные опыты раздражали его жену и вызывали сильное недовольство его тещи. «Мои эксперименты были очень непопулярны в доме», – рассказывал он потом одному интервьюеру.

Его попытки изготовить пригодный проявляющий порошок вызывали, мягко говоря, недоумение у домашних. «Я решил, что это можно сделать распылением раствора окрашенной смолы в сильно летучем растворителе в какой-нибудь распылительной камере или кабине и потом собрать осадок, – вспоминал он. – В квартире у меня не было удобной распылительной камеры, поэтому я решил использовать ванную. Я взял фен для волос, типа распылителя, сделал раствор смолы, красителя и ацетона, закрыл ванную занавесками для душа и распылил раствор в пространстве над ванной. Он высох в воздухе и осел на дно, и я потом собрал его. К сожалению, после этого ванная была не очень чистой».

В конце концов, Карлсон понял, что его квартира не годится для лаборатории, и что ему нужна помощь для проведения экспериментов. Осенью 1938 года, почти через год после подачи патентной заявки, он снял комнату на втором этаже дома, принадлежавшего родне его жены, по адресу 32-05, 37-я улица в Астории, Квинс. Комната одно время служила кухней в квартире, занятой теперь салоном красоты, а в нижнем этаже был бар. Но зато в комнате была раковина и подключен газ, здание находилось в пятнадцати минутах ходьбы от дома, а арендная плата (которую он платил теще) составляла всего 15 долларов в месяц.

Затем он приступил к поискам ассистента. Он вернулся в библиотеку и просмотрел классифицированные объявления на последних страницах научных журналов. Американская экономика была парализована уже почти десять лет, и многие ученые оказались безработными, но некоторые из них явно надеялись на что-то, если давали объявления о поиске работы. Карлсон смог найти только одно подходящее объявление. Оно было напечатано в журнале «Электроника» австрийским физиком Отто Корнеи, который недавно иммигрировал в США и никак не мог найти работу. В отчаянии Корнеи решил истратить свои последние скудные сбережения на публичный поиск работы. Ответ Карлсона было единственным предложением, которое он получил.

В 1938 году Карлсон сам испытывал трудности с финансами. Его зарплата в Bell Labs в 1933 году, после ее урезания в масштабах всей фирмы, составляла 100 долларов в месяц. У Мэллори он получал почти в три раза больше, с регулярным повышением, но не мог позволить себе излишеств. Его бюджет в 1935 году немного превышал 230 долларов в месяц, включая 45 долларов за комнату, 20 долларов на развлечения для себя и Эльзы и 50 долларов за бакалейные товары. Теперь у него появились дополнительные расходы на занятия в юридической школе. Зарплата, которую Карлсон предложил Корнеи, была низкой в абсолютном выражении – всего 90 долларов в месяц на период в полгода плюс расходы примерно 30 центов в день, но она съедала большую часть его средств. Эльзу уже раздражала его одержимость копировальными проблемами; ее не могло радовать, что теперь он решил тратить на них более трети своего общего дохода.

Корнеи испытывал едва ли больший энтузиазм. Он был опытным ученым-экспериментатором и предыдущие два года провел в Вене, работая инженером-электриком. При более благоприятных экономических условиях он смог бы найти неплохую работу в солидной компании. Вместо этого с ним проводил собеседование человек, который не только не был ученым-исследователем, но делал обычную работу в какой-то корпоративной конторе. Предложенная зарплата была низкой даже по нормам эпохи депрессии, а так называемая лаборатория Карлсона походила больше на подсобное помещение для уборщиков, которым она действительно какое-то время служила. Ему был тридцать один год, но его внешний вид и поведение заставляли думать, что он старше, и одет он был как мелкий служащий. Он показал Корнеи свою патентную заявку и внятно объяснил ему суть своего изобретения, но он был слишком сдержанным, чтобы выразить частичку того энтузиазма, который он чувствовал в отношении электрофотографии, и был еще менее способным вдохновить кого-нибудь еще и разделить это чувство с ним. Карлсон увеличил предложенную зарплату, пообещав Корнеи 20 процентов от первых 10 тысяч долларов чистого дохода за изобретение и 10 процентов в дальнейшем. Корнеи согласился на условия, но воспринимал предложенные проценты с авторского гонорара, скорее, как дополнительное свидетельство того, что его работодатель живет фантазиями, чем как стимул, скрепляющий сделку.

Как бы то ни было, Корнеи оказался идеальным ассистентом. Он начал работать 6 октября 1938 года и уже через несколько дней смог достичь большего успеха с электрографией, чем удалось Карлсону за год неумелого экспериментирования. Покрытие цинковой пластины тонким равномерным слоем серы, чуть не разрушившая планы Карлсона, оказалось простым делом для Корнеи. Он также сказал Карлсону, что разрабатывать или покупать электростатический генератор не нужно, так как можно создать достаточный электрический заряд, потерев покрытую пластину носовым платком или кусочком меха. И почти сразу ему удалось частично разрядить покрытые пластины, засвечивая участки пластин солнечным светом. Этот опыт убедил его, что необходимо использовать более сильный и более надежный источник света, чем простой свет в окне, и 19 октября он сказал Карлсону, что им нужно купить фотолампу «Мазда № 2». Карлсон ответил согласием.

В следующее воскресенье Карлсон пришел в лабораторию, как он всегда делал в выходные дни. Корнеи уже покрыл цинковую пластину серой, притер поверхность наждачной бумагой и отполировал осажденным мелом. Он также купил немного порошка ликоподия – мельчайших желтых спор растения, известного как лишайник или древовидный папоротник, и эту же субстанцию Поль Селеньи использовал для проявления факсимильных изображений[12].

Корнеи разложил эти материалы на столе. Карлсон писал потом: «Он опустил оконные шторы и зарядил поверхность серы в затемненной комнате, потерев ее носовым платком из хлопка. Потом он положил прозрачную целлулоидную линейку, размеченную темными метками, на заряженную пластину и включил лампу накаливания (фотолампу) на 10 секунд. Лампа была установлена на расстоянии около фута (примерно 0,3 метра) от линейки и заряженной пластины. Затем он выключил лампу и осторожно убрал линейку. В сумеречном свете комнаты на пластине ничего не было видно, но электростатическое изображение там было. Он напылил немного ликоподиевого порошка из пробирки, покрытой тканью, на поверхность покрытия и тихонько сдул лишний порошок. Там, на пластине, было хорошо видно закрепленное изображение шкалы линейки, каждая черточка и цифра выступали четко в виде маленьких полосок порошка».

Карлсон поднял шторы и выставил пластину на свет. «Порошковое изображение удерживалось на пластине благодаря небольшой, но все же реальной электростатической силе, – писал он. – Корнеи провел пальцем по поверхности пластины, стирая изображение из порошка». Корнеи взял предметное стекло для микроскопов и тушью написал на нем место и дату: 10-22-38 АСТОРИЯ. Затем он снова опустил шторы, потер серное покрытие своим носовым платком, установил надписанное стекло на заряженной поверхности пластины (как перед этим линейку), снова включил фотолампу на десять секунд, и напылил на нее порошок ликоподия. «Надпись была видна отчетливо, – писал Карлсон, – доказывая, что пластину можно легко использовать повторно».

Они повторили опыт несколько раз, чтобы убедиться, что он работает, а потом пошли на квартиру Карлсона и взяли там вощеную бумагу. Вернувшись в лабораторию и еще раз используя предметное стекло Корнеи, они снова прошли всю последовательность операций. Однако на этот раз они не стали стирать проявленное изображение с поверхности покрытой серой пластины. Вместо этого Карлсон вырезал небольшой прямоугольник вощеной бумаги и прижал его к изображению так, что большая часть порошка прилипла к ней. Затем он приложил теплую металлическую пластину к оборотной стороне бумаги, размягчив воск, чтобы порошок внедрился в него. Теперь Карлсон держал в руках первую в мире ксерографическую копию[13]. Он долго пристально глядел на бумагу и потом прикрепил ее к окну. Затем он повел своего ассистента обедать.

Карлсон ликовал. И действительно, внезапное появление изображения на фотопроводящем слое пластины казалось почти волшебством. Зарядка и экспонирование пластины не вызывают в ней никаких видимых изменений, и все же если вы потом распылите на ее поверхности порошок и подуете на него, сразу появляется точное факсимиле оригинального изображения, как будто оно там было отпечатано. Через две недели экспериментов Корнеи полностью оправдал веру Карлсона в тот технологический процесс, который он изобрел. Электрофотография работала, и она работала именно так, как он предсказывал. Осталось только доработать базовую технологию и встроить ее в функционирующую офисную машину.

Однако Корнеи, в отличие от своего нанимателя, чувствовал явное разочарование: кусок вощеной бумаги не произвел на него большого впечатления. Графическое изображение действительно было воспроизведено успешно. Но факсимиле получилось бледным и не таким резким, а фоновые участки были испещрены крапинками и пятнами, потому что некоторая часть порошка осталась на разряженных участках пластины. Кроме того, порошок ликоподия оказался не самым идеальным проявочным материалом, так как был очень легким. Корнеи попробовал окрасить желтые споры в темный цвет с помощью спиртового раствора анилиновой краски, но в результате получился грубый, сероватого цвета материал, который был менее пригоден для распыления, чем неокрашенный порошок. Перенос проявленного изображения на вощеную бумагу не представлял особого труда, так как воск обладает некоторой липкостью, но как обеспечить постоянное закрепление изображения на простой бумаге, как хотелось Карлсону?

Еще более обескураживающими были трудности, характерные для работы с электростатикой. Влажность воздуха могла увеличить проводимость материалов, которые при сухой погоде действуют как изоляторы, заставляя заряды «утекать» с поверхностей, на которых они, в других условиях, аккумулируются. Корнеи обнаружил, что иногда ему не удается воспроизвести результаты прежних опытов. «Причина не ясна, так как все попытки оказались напрасными», – писал он в лабораторном журнале. Частичным объяснением некоторых из этих неудач могла быть относительная влажность. Он также обнаружил во время более поздних экспериментов, что в некоторые дни изображения необъяснимым образом проявлялись негативно, то есть порошок прилипал к участкам, на которых отсутствовало изображение, а не к самому изображению[14]. И все эти трудности причиняли тем больше беспокойства, чем больше амбиций вкладывалось в эксперименты.

Корнеи работал на Карлсона еще пять месяцев, отрабатывая срок, на который он согласился, и в течение этого времени он достиг значительных успехов. Он открыл, что антрацен (производное угольного дегтя) был более чувствительным проводником, чем сера, и он разработал несколько способов нанесения его тонкими равномерными слоями. Он нашел надежный способ реализации идеи, которую Карлсон описал в своей патентной заявке: использование электрофотографии для создания множительных форм для литографской печати (в одном случае путем использования кислотостойкого проявочного порошка на клише с антраценовым копировальным слоем). Он экспериментировал с альтернативными проявляющими агентами, включая обычную тальковую пудру и натуральный копал[15], даммаровуто смолу и красную смолу драконова дерева, – все они работали не очень хорошо. (Эти смолы получают из липкого сока трех видов тропических деревьев.) И он провел несколько обещающих опытов, связанных с другой идеей Карлсона – использование электростатики для записи и передачи изображений, которая стала предметом второго патента Карлсона.

И все же, несмотря на это, Корнеи чувствовал глубокое разочарование. Основная идея Карлсона явно работала, но даже в относительно контролируемых и благоприятных условиях лаборатории в Астории возникало много непонятных осложнений. Если ежедневные изменения в погоде и произвольное скопление случайных электростатических зарядов могли нарушить процесс, как можно было надеяться создать коммерчески жизнеспособную машину, которая должна будет работать круглый год в любой офисной обстановке? Электрофотография казалась Корнеи более стоящей внимания, чем прорыв в области копирования документации. Когда в марте 1939 года срок его договора о работе по найму истек, он сказал Карлсону, что принял предложение о работе от фирмы Brush Development Company в Кливленде. Это была электротехническая компания, занятая разработкой магнитофонной ленты для звукозаписи – область исследований, более подходящая для применения высокой инженерной квалификации Корнеи. (Исследователи фирмы Brush также работали над микрофонами, осциллографами и торпедами.)

Мужчины сохранили дружеские отношения и переписывались какое-то время. Но у Корнеи не было веры или энтузиазма относительно электрофотографии. Незадолго до отъезда в Кливленд он встретился в Нью-Йорке с Карлсоном, и они решили расторгнуть соглашение, по условиям которого Корнеи получал 10 процентов от будущих доходов Карлсона от электрофотографии, если таковые будут, а Карлсон становился единственным собственником всех изобретений, которые Корнеи смог сделать в период работы в лаборатории Карлсона. На одно такое изобретение Корнеи стремился сохранить свои права, и в июле он написал Карлсону письмо, освобождающее Карлсона от своей части соглашения, добавив: «Ты, в свою очередь, согласился оставить за мной неограниченное право на мою идею, касающуюся сканирования фотопроводящего слоя электронным лучом (зафиксированную в моей записной книжке для тебя в конце марта)». В ответном письме Карлсон написал, что он «с радостью соглашается удовлетворить» эту просьбу.

Так получилось, что Корнеи не занялся разработкой своей идеи сканирования. А о своем решении аннулировать договор о выплате процентных отчислений ему пришлось пожалеть.

Вскоре после отъезда Корнеи в Кливленд Карлсон окончил юридическую школу. Однако это достижение не взволновало его, и он не бросился сразу сдавать экзамен для вступления в коллегию адвокатов (хотя он сдал его на следующий год). Тем временем его отношения с женой становились все более напряженными. Работа с Корнеи, отнюдь не разочаровавшая его, убедила, что ему потребуются дальнейшие финансовые затраты, чтобы продолжить разработку идеи – основной темы семейного раздора. Он закрыл свою лабораторию, сэкономив 15 долларов в месяц, но перевез все свои научные материалы в квартиру, где соорудил небольшой верстак в чулане. Он и Эльза сделали попытку возродить свои чувства, проведя вместе две недели во Флориде, но затаенная обида и несовместимость характеров остались. Летом 1940 года родители Эльзы отправились на автомобиле в длительную поездку в Калифорнию, и Эльза поехала вместе с ними, в то время как Карлсон остался дома – фактически это была попытка жить раздельно и довольно убедительный довод, что должно было случиться.

Даже когда Эльза физически была рядом, Карлсон избегал ее общества, проводя выходные дни за работой в лаборатории и библиотеке. Он написал письма в более двадцати компаний, включая IBM, General Electric, RCA и A.B. Dick, в надежде, что кто-нибудь из них будет заинтересован в коммерческой разработке электрофотографии. Позднее он говорил, что ответы на эти письма были наполнены «восторженным и единодушным отсутствием интереса», хотя некоторые фирмы все-таки пригласили его приехать и представить свое изобретение.

Корнеи до отъезда в Кливленд собрал демонстрационный комплект, состоящий из нескольких формных пластин с копировальным слоем, контейнер с порошком для распыления и другие материалы. Теперь Карлсон использовал этот комплект для своих презентаций, но их результаты были неудачными. Как правило, ему приходилось встречаться с представителем главного офиса компании, которого Карлсон называл «торговцем старыми фотостатами». «После того, как я показывал ему мой процесс и рассказывал о предполагаемом его применении, он начинал упрекать меня в том, что я зря потратил его время, и выражал ко всему полное презрение».

Итак, возникли две проблемы: посредственные результаты презентации и неспособность Карлсона быть достаточно убедительным, чтобы преодолеть естественный скептицизм его собеседников. «Поговорив с несколькими представителями промышленности, я понял, что моя плохо продуманная демонстрация не впечатляет их, – говорил он позже. – Технически подготовленный человек обычно понимал ее суть, но немногие видели ее потенциальные возможности. На бизнесменов она не производила впечатления. Очень трудно было найти кого-нибудь, кто бы смог мысленно представить себе дальнейшие шаги в сторону конструкторской разработки процесса».

Фортуна начала поворачиваться лицом к Карлсону в ноябре 1940 года, когда был издан его первый патент и газета «Нью-Йорк тайме» опубликовала краткую статью на первой полосе ее второй тетради. Эта статья вызвала несколько откликов, включая один от руководящего работника фирмы IBM, который сказал Карлсону, что его идея возбудила в нем интерес. «Мы договорились о встрече, я пришел в его офис и установил мое жалкое оборудование, – вспоминал Карлсон. – В назначенное время в комнату друг за другом вошли восемь или десять человек и расселись по местам, и я продемонстрировал им процесс. После этого я дал объяснения по поводу предполагаемых потенциальных возможностей процесса и затем попросил их задавать вопросы. Не было сказано ни одного слова. Через несколько минут, по знаку руководителя коммерческого отдела, все встали и вышли из комнаты, и на этом все закончилось».

Несмотря на это, Карлсон послал письмо, предлагая фирме IBM «исключительные права на территории США и Канады на использование всех своих патентов и заявок в области фотографического копирования документов и на все виды применения в коммерческом оборудовании, и ограниченные права для всех других областей», включая изобразительную фотографию, рентгенографию, передачу факсимильных изображений и создание фотоформ для литографской и других видов печати и множительных процессов. Взамен Карлсон требовал выплаты минимального ежегодного авторского гонорара в сумме 10 тысяч долларов с 5 процентов дохода IBM от продаж и арендных платежей – требование, срок которого заканчивался по истечении одного года, если реальные продажи и арендные платежи не превысят этот минимум и IBM не предпочтет лицензию с ограниченными правами. Иначе говоря, Карлсон предлагал фирме IBM исключительное право на разработку того, что станет незаменимой машиной ксерокс, – сделку, от которой компания, если она передумает, могла бы отказаться по истечении одного года, потеряв всего 10 тысяч долларов авансовых платежей с доходов. (Если бы IBM согласилась на эту сделку, «ксерокопирование» могло бы быть известно сейчас как «ай-би-эм-ирование».)

Через месяц Карлсон написал снова, чтобы узнать, почему он не получил ответа. Последовал неторопливый обмен письмами от фирмы IBM с уверениями, что вопрос находится в стадии рассмотрения. Наконец, 13 марта 1941 года руководитель коммерческого отдела написал: «Ссылаясь на тему электронной фотографии, к которой вы привлекли наше внимание, заверяем вас, что рассмотрение этого вопроса продвигается вперед, но у меня возникла идея предложить вам принести вашу модель, если таковая имеется, в наш офис и показать ее в действии, это позволило бы нам получить о ней полную информацию».

Проблема требовала решения, но у Карлсона не было рабочего прототипа машины. После нескольких первых презентаций с помощью комплекта Корнеи он понял, что ему вряд ли удастся найти покупателя идеи изобретения до тех пор, пока он не построит устройство, которое действительно сможет делать копии. За год до этого он сделал заказ на фирме Precision Instrument Company, в Бруклине разработать машину, подобную той, которую он описал в чертежах, включенных в его четвертую патентную заявку, которую он подал в ноябре 1940 года (и которая была утверждена четыре года спустя). Эта машина была размером с газонокосилку и чем-то походила на нее. Однако по многим внутренним деталям она, на удивление, напоминала ксерографические копировальные машины, которые производились лишь спустя десятилетия: фотопроводящий слой наносился на вращающийся барабан, а не на плоскую пластину; барабан очищался после экспонирования вращающейся меховой щеткой; а в качестве закрепляющего механизма, предназначенного для постоянного закрепления проявленного изображения на листе бумаги, использовался радиационный нагреватель. Сквозь этот нагреватель копия должна была проходить непосредственно перед включением машины; и по габаритам устройство было достаточно компактным, чтобы его можно было легко разместить на столе. Однако все эти характеристики оказались неосуществимыми. «Я думаю, они поручили сделать заказ самому молодому ученику в цехе, – говорил потом Карлсон. – Он сделал все, что мог, но после того, как работа над созданием машины была завершена, она не заработала».

Карлсон отнес неработающую модель более опытному механику на Манхэттене. На этот раз начались длительные задержки, так как весь американский производственный сектор переключился на выпуск военной продукции, но второму механику все-таки удалось решить некоторые механические проблемы, которые не устранил первый, и Карлсон смог, наконец, провести первое испытание. «Я запустил ее, – вспоминал он в 1965 году, – и когда цилиндр, покрытый алюминиевой фольгой с антраценовым слоем, сделал оборот, почти совершенное изображение полноформатной страницы [небольшой ей части] появилось на форме. Однако машина не была готова в той степени, чтобы переносить и закреплять изображение на листе бумаги, поэтому копии не сохранились. Кроме того, после нескольких операций машина была залеплена порошком, а ртутный выключатель сгорел[16]. Механик был призван на войну, и я остался с наполовину законченной моделью, которую продолжаю хранить у себя. Я задолжал также несколько тысяч долларов, и никто, по-видимому, не был заинтересован дальше заниматься воплощением моей идеи».

В этом рассказе Карлсон предполагает, что вся проблема заключалась в создании работающей модели машины. Это было правдой в определенном смысле, но он, во многом, приуменьшил масштаб того, что осталось сделать. Среди прочих причин ни один механик в мире не смог бы сделать работающее копировальное устройство по чертежам Карлсона, потому что процессы, которые были в них описаны, нарушали все законы физики. У Карлсона это звучит так, как будто перенос изображения и его закрепление являются простыми функциями, которые механик не успел завершить. Но на самом деле обе эти функции стали главным препятствием для механики и науки, и преодолеть его стало возможным только благодаря усилиям большой команды физиков и инженеров, затративших на эту проблему несколько лет. Позже некоторые авторы иногда писали, что Карлсону удалось сделать несколько (незакрепленных) бумажных копий на своей модели, но он даже близко к этому не подошел. «Почти совершенное изображение», о котором он упоминал, было простым изображением из порошка на поверхности барабана, и оно было размером всего в несколько квадратных дюймов. Он еще не разработал средство для переноса этого изображения на бумагу или на другой материал.

Иначе говоря, модель была безнадежным провалом. Затраты Карлсона на нее были существенно ниже, чем «несколько тысяч долларов», о которых он вспоминал в 1965 году, но они все же в два или три раза превысили его годовую зарплату, и он не мог позволить себе тратить больше. Теперь у него фактически больше ничего не было для показа, кроме разве более ясного осознания тех трудностей, которые ждали его впереди, и он не имел представления, что делать дальше.

Именно в таком состоянии находились дела весной 1941 года, когда руководитель коммерческого отдела IBM бодро предложил, что, может быть, Карлсон заглянет к ним со своей моделью и «провернет» несколько копий для ребят из конструкторского отдела. Сердце Карлсона вновь встревоженно забилось, когда он получил это письмо. Переписка шла с перерывами в течение еще двух лет, и фирма IBM, выражая свою заинтересованность, всегда просила продемонстрировать модель, а Карлсон всегда, выражая свою готовность, давал уклончивые ответы. Позиции обеих сторон были обоснованными. Интерес IBM к модели подогревался самим Карлсоном, так как он сказал, что она у него есть и что он будет счастлив ее показать, как только он внесет некоторые дополнительные «усовершенствования». Но и Карлсон был прав, когда писал IBM весной 1943 года: «Работы по усовершенствованию относятся, главным образом, к механической проблеме разработки конструкции машины, наиболее пригодной для выполнения технологического процесса. Это можно было бы осуществить намного быстрее в ваших лабораториях, при моих консультациях, чем одним мною». Процесс, задуманный Карлсоном, был слишком сложным, чтобы над ним мог работать один изобретатель. Тот факт, что ему была нужна помощь, вовсе не дискредитировала его идею. Кому-то на IBM нужно было напрячь воображение, но никто этого не сделал.

Через три месяца Карлсон вновь пришел на IBM по приглашению фирмы, чтобы сделать более скромную презентацию. Но у него не было ничего нового для показа, кроме несколько усовершенствованного демонстрационного комплекта, и обе стороны, по-прежнему, пребывали в тупиковой ситуации. То же самое было у Карлсона и с другими компаниями. Charles Bruning Company – производитель множительных машин и вспомогательных материалов – проявила большой интерес к идеям Карлсона, которые он описал в письме президенту компании в ноябре 1943 года. Брунинг сделал несколько попыток, выражая надежду организовать показ. Технический директор фирмы писал в декабре: «Поскольку мы не смогли найти ваше имя в телефонной книге Манхэттена, разрешите мне предложить, чтобы вы позвонили мне по номеру BArclay 7-8300, добавочный #25, чтобы договориться о деталях». Карлсон ответил через неделю, что скоро позвонит, но так и не сделал этого. Технический директор фирмы, который также заказал копию патента и который дожидался звонка от Карлсона в течение почти года, сделал еще одну попытку осенью 1944 года, но встреча так и не состоялась.

Когда Карлсон говорил, что его попытки продать изобретение были встречены равнодушно и пренебрежительно, он был прав лишь отчасти. Большинство из более чем двух десятков компаний, к которым он обратился, выразили, по меньшей мере, заинтересованность, а некоторые были настойчивы в своем желании довести дело до конца. Но Карлсону не удавалось продвинуть обсуждение дальше первой встречи, так как у его идей не было веских аргументов, особенно, на практическом уровне. Многие люди, с которыми он разговаривал, хотели получить убедительные доводы, но они находили его презентации недостаточно впечатляющими. Такая реакция не противоречила здравому смыслу. Эрик М. Пелл, ушедший в отставку физик из фирмы Xerox, написал: «Его кузен Рой говорил потом, что он сам не мог разглядеть "какой-либо коммерческой ценности в изобретении Чета из-за плохого качества изображения". Скорость копирования была приемлемой только для контактного экспонирования, операция зарядки была топорной, неэффективной и непрактичной, перенос на влажный или вощеный лист был непривлекательным, а конечное изображение было нечетким. Станет ли это работать в мокрую погоду, можно было только гадать, и правильнее всего было сказать, что не станет».

Понятно, что Карлсон был бы более удачлив, если бы у него имелся талант публичного человека. У людей, с которыми он встречался, был «довольно наивный подход к оценке нового изобретения, – сказал он в 1947 году, и добавил: – Я убежден, что если бы я принес им большую хромированную машину с красными и зелеными лампочками, они бы с большим энтузиазмом приняли этот процесс, неважно, работал бы он или нет. Во всех случаях, насколько я помню, не было проведено ни одного четкого анализа относительной ценности изобретения. Почти всегда решение основывалось на посторонних фактах, не имеющих никакого отношения к обсуждаемому вопросу. Даже некоторые очень опытные инженеры считали его недостойным серьезного внимания, не поняв, в действительности, истинной сути дела».

Возможно, что Карлсону повезло бы больше, если бы он полностью отказался от обреченной на провал попытки построить работающую модель и вместо этого сконцентрировался на изготовлении безопасной светочувствительной формы страничного формата, которую можно было бы использовать в зале заседаний для получения качественного факсимиле печатного фирменного бланка любого из руководящих работников, с которым он встречался. Бесполезная модель представляла его копировальный процесс в искаженном виде: Карлсону всегда приходилось извиняться за свою машину, что подспудно подразумевало также ошибочность его основной идеи. Война была лишь препятствием в его работе, так как урезала право почти всех крупных компаний заниматься научными исследованиями и разработками, не связанными с обороной.

В личной жизни Карлсона также были проблемы. Мать Эльзы умерла весной 1941 года, и в октябре супружеская пара переехала, вместе с отцом Эльзы, в другую квартиру в Джексон-Хайтсе. Это жилье негативно сказалось на их отношениях, которые и без этого были серьезно расстроены. Ровно через два года пара рассталась. «Это расставание не вина Эльзы, – писал Карлсон своему кузену Рою, – я сам так решил, поскольку между нами не было почти ничего общего и почти никаких интеллектуальных склонностей, которые поддерживали бы в нас интерес друг к другу». Карлсон также писал: «В первые годы у Эльзы было много справедливых претензий к моим недостаткам, о которых я обычно узнавал от ее матери, но в конце концов она стала делать похвальные усилия стать такой, какой, как она считала, я хотел, чтобы она была. Тем не менее, учитывая все мои несчастья и незащищенность (социальную), я, наконец, решил, что жизнь станет совсем невыносимой, если мы продолжим ее вместе, и по моей инициативе мы расстались». Эльза потом отправилась путешествовать в Лас-Вегас с другим мужчиной, намереваясь развестись с Карлсоном там, но ее спутник исчез, и Эльза вернулась в Джек-сон-Хайтс, к разочарованию Карлсона. («Я думал, что сошел с ума», – сказал он Рою). В 1945 году они развелись.

Между тем Карлсона назначили руководителем патентного отдела фирмы, и его возросшие обязанности на работе оставляли ему мало времени для занятий электрофотографией. Со здоровьем у него тоже было плохо. Его беспокоил артрит, он начал сутулиться, сидя на стуле, и слегка горбиться при ходьбе, и эти симптомы с возрастом только усиливались. Его состояние усугублялось, он это чувствовал, долгим ожиданием автобусов на ветреных улицах Манхэттена, чтобы добраться домой в район Квинс. Пока он ждал, он неизбежно предавался размышлениям о будущем своего изобретения. Он, по-прежнему, верил, что его идея была правильной, но временами, говорил он потом, он был близок к тому, чтобы от всего отказаться.

Решение пришло неожиданно. Как-то в 1944 году молодой инженер из Battelle Memorial Institute из частной некоммерческой научноисследовательской организации в Колумбусе, штат Огайо, посетил отдел Карлсона в Мэллори. Управление США по патентам и торговым маркам только что вынесло неблагоприятное решение по одной из патентных заявок Мэллори, которая основывалась на исследованиях в области металлургии, проведенных институтом Battelle. Фирма собиралась подать апелляцию. Мэллори была заинтересована привлечь инженера из Battelle по имени Рассел У. Дейтон в качестве свидетеля-эксперта, и Дейтон приехал в Нью-Йорк, чтобы обсудить дело.

Карлсон и Дейтон провели большую часть дня вместе. К вечеру, за час до отхода поезда Дейтона, Карлсон решил, что Дейтон был «тем самым человеком, которого могли заинтересовать новые идеи», и он затронул тему электрофотографии. Он начал с того, что спросил Дейтона, не занимается ли институт Battelle разработкой идей, авторами которых являются другие люди. Дейтон сказал, что не занимается, и объяснил, что институт в основном проводит научные исследования по контрактам для больших корпораций и для правительства – тот же вид исследований, который он выполнял для Мэллори, – а также проводит собственные оригинальные исследования. Но Дейтон, тем не менее, сказал Карлсону, что ему было бы интересно познакомиться с его изобретением.

«Я описал ему идею просто как научный курьез и дал ему копию своего патента», – рассказывал Карлсон. Дейтон взял патент с собой в обратную дорогу в Колумбус. Через несколько недель он и Карлсон встретились снова на патентных слушаниях в Вашингтоне. Когда слушания закончились, Дейтон пригласил Карлсона прогуляться с ним вокруг квартала рядом с их гостиницей. «Затем он объяснил мне, что он показал патент своим коллегам в институте, – продолжал Карлсон, – и что им было бы интересно поговорить со мной, чтобы договориться о дальнейшей разработке изобретения». Карлсон уже пережил столько разочарований, что постарался «не давать волю» своим надеждам. И все же он не мог не думать о том, что, может быть, это был тот перелом, которого он так долго ждал.

Оглавление книги