Книга: Копии за секунды: История самого незаменимого изобретения XX века

Глава 12 Умереть бедняком

Глава 12

Умереть бедняком

Честер Карлсон начал получать гонорар за свое изобретение в 1947 году, когда институт Battelle прислал ему чек на 2500 долларов – его долю из первоначальных 10 тысяч долларов капиталовложений Haloid в исследование ксерографии. Ему был сорок один год. Четыре года спустя, в 1951 году, выплаты Карлсону от Battelle достигли 15 тысяч долларов; это был уровень, которого было достаточно, чтобы он и Доррис могли продолжать вести подчеркнуто скромный образ жизни, – у них был небольшой дом, и у них не было ни детей, ни экстравагантных хобби, – несмотря на то что Карлсон продолжал регулярно ходить на работу в Haloid до 1955 года и оставался консультантом компании до своей смерти в 1968 году. В 1953 году он продал свой старенький студебекер и купил новую машину. Он также купил участок в шесть акров к юго-востоку от Рочестера в малозаселенной сельской местности и построил более просторный дом, но без каких-либо претензий – типичный послевоенный американский дом с тремя спальными комнатами, и в этом доме они прожили последние годы своей жизни. (Позже он купил примыкающий участок в тринадцать акров, который он разрешил соседским детям использовать как площадку для игр и который потом был подарен городу для тех же целей.) В 1956 году, когда компания Haloid выкупила у Battelle его долю в ксерографическом бизнесе, Карлсон стал очень богатым человеком, так как 40 процентов акций и наличных денег, которые фирма Battelle получала в результате этой сделки, перешли к нему. Он распределил четвертую часть этих платежей среди тринадцати членов Фонда электрографии – между родственниками, которые в 1948 году помогли ему выкупить у Battelle его первоначальную ставку авторских процентов. Он продолжал получать авторские отчисления в течение еще десяти лет; в 1965 году они составляли что-то около 1/16 цента, полученного за каждую ксерокопию, сделанную по всему миру. В 1968 году журнал «Форчун» включил его в список самых богатых людей Америки, а он прислал в журнал краткую поправку: «Ваша оценка моего состояния завышена на 150 млн долларов. Я отношусь к группе с размерами дохода от 0 до 50 млн долларов». Главной причиной несовпадения данных состояла в том, что в течение уже более десяти лет Карлсон спокойно и обдуманно занимался тем, что можно было бы назвать вторым великим делом его жизни: он раздавал свое состояние. Его последней мечтой, говорил он неоднократно своей жене, было «умереть бедным человеком».

Карлсона можно считать уникальным явлением в истории возникновения мультимиллионных состояний в мире высоких технологий, потому что его необыкновенное богатство почти совсем не повлияло на материальные обстоятельства его жизни. Он носил костюмы от Хикли-Фримена, любил посещать хорошие рестораны, ему нравилось покупать подарки другим людям, но он не баловал себя и не потакал своим желаниям. «Его реальное богатство состояло из нескольких вещей, без которых он мог легко обойтись», – сказала Доррис после его смерти. Мало знавшие его люди редко догадывались, что он был богатым или состоятельным человеком; когда один знакомый спросил его, как он зарабатывает на жизнь, и он ответил, что работает в компании Хегох, этот знакомый предположил, что он был заводским рабочим, и поинтересовался, является ли он членом профсоюза. Карлсон так и не купил второго дома или второй машины, а телевизор в их доме появился лишь незадолго до его смерти. Он говорил Доррис, которая любила хорошо одеваться, чтобы она покупала все, что захочет, не глядя на ценники, но он редко тратил большие суммы на себя, и Доррис приходилось убеждать его не покупать на поезд билеты третьего класса, когда он путешествовал по Европе. Позже Карлсоны добавили к дому четвертую спальню и гостиную, чтобы не нарушать своего уединения во время приезда гостей, но Карлсон считал, что это добавление было необязательным, и сказал Доррис, что он был бы так же счастлив и, может быть, еще счастливее, живи он в трейлере во дворе. «Мне кажется, – говорила она, – он чувствовал себя виноватым, что у него такой приятный и удобный дом. А когда приходили люди и говорили: «Какой чудесный дом», он обычно отвечал: «Это все Доррис придумала».

Она так и не поняла, насколько серьезно он говорил о трейлере, но он часто упоминал его, и она в этом случае всегда поддразнивала его: «А ты захватишь с собой свои тринадцать стальных шкафов с картотекой?»

Несмотря на то что богатство вызывало в нем чувство неловкости, он любил свой дом и большой сад позади него. Летом 1928 года, вскоре после окончания двухгодичного колледжа в Риверсайде, он нарисовал в своей записной книжке план воображаемого загородного поместья – место, которое он мечтал когда-нибудь построить для себя. План имел прямоугольную форму и имел площадь «10 или 15 акров». Там был «английский фермерский дом», амбар, сторожка, дом для экономки, пруд для рыбной ловли, два садовых участка, роща ореховых деревьев, загон для скота, «холмистое пастбище» и место для кур и другой живности. Низкая каменная стена отделяла главный двор от одного из садов, и Карлсон сделал подробный проект этой стены (довольно странный), которая состояла из «белых каменных плит, гранитных валунов и красного кирпича», скрепленных черным «строительным раствором». Его реальное имение было намного скромнее. Если бы сегодня вы шли по старой улице, где стоит его дом, в Питтсфорде, пригороде Рочестера, вы бы никогда не сказали, что это дом богатого человека, но в нем воплощено такое же стремление к деревенскому уединению. Дом был построен на склоне холма, так чтобы подвальное помещение, где находился его кабинет, выходил окнами в сад[39]. Он любил работать в саду, учить всяким трюкам своего кокер-спаниеля, гулять по берегу ручья у подножия холма, сидеть среди деревьев в месте, которое Доррис называла его «убежищем», и, время от времени, запускать змея. Он был спокойным и наблюдательным, и у него было то, что Доррис и другие считали сверхъестественной связью с другими живыми существами. Он однажды сообщил Доррис, что провел утро, «флиртуя с бабочкой», которая сидела на его пиджаке, пока он читал почту во дворе, а потом сопровождала его два или три часа, пока он работал в саду. Как-то друг заметил пчелу на его руке и велел ему стоять тихо, чтобы он мог прихлопнуть ее до того, как она укусит. Карлсон сказал ему, чтобы он не беспокоился, пчела его не укусит, и затем взял ее пальцами и отпустил. Двое приятелей однажды заметили, что кролики едят тюльпаны в его саду, а он ответил: «Да, едят. „Дамы“ – Доррис и их экономка – очень расстраиваются, а я поддерживаю кроликов».

Когда стало ясно, что ксерографию ожидает коммерческий триумф, Карлсона переполнял восторг, он чувствовал себя отомщенным. Доррис спросила его потом, знал ли он, что его изобретение будет иметь грандиозный успех, и он сказал, что знал, хотя были моменты, когда он почти терял надежду, что кто-нибудь возьмется внедрить его в производство. Однако после первоначальной эйфории Карлсон почувствовал тревогу. Тяжелые жизненные испытания завершились почти что невообразимым успехом, а он не знал, что ему делать дальше. Он был еще слишком молод, чтобы уходить в отставку.

Доррис видела, как он хандрит, и беспокоилась, что его чувства к ней остыли. В конце концов, она настояла, чтобы он сказал ей, что случилось, – что он, она это знала, никогда бы не сделал без подсказки. Он сказал: «Я чувствую, что я уже больше ничего не сделаю». В молодости он мог переносить свое жалкое существование, мечтая о жизни, которую он будет вести, как только станет богатым изобретателем; теперь он стал богатым изобретателем, но у него больше не было вдохновения. Он сказал своему давнему ассистенту Богдоноффу: «Это случилось слишком поздно, борьба, гонки за успехом. Награда и признание пришли, ну и что, у меня нет времени, чтобы сделать все то, что я хотел».

Дело было вовсе не во времени. Ему было только пятьдесят лет. Но личные качества, которые способствовали его профессиональному успеху: его упорство, его стойкость, несмотря на повторяющиеся отказы, его эмоциональная уверенность в себе, его выдержка, его независимое мышление – теперь объединились, чтобы помешать ему использовать свалившееся на него богатство с обычным в таких случаях безрассудством. Он не принадлежал к типу людей, которые в эйфории бегут и покупают самолет, или яхту, или Ван Гога, он также не был таким человеком, который мог бы десятилетия провести в состоянии длительной депрессии, и было бы невероятно, если бы он теперь вдруг изменился. В 1958 году в письме своему кузену Рою он писал: «Я чувствую себя сейчас ничем не связанным и не знаю, как мне следует проводить свое время. В результате я трачу его неэффективно и непродуктивно. Но я не отношусь к тем людям, которые любят играть в гольф или ходить на рыбалку или даже на вечеринки. Казалось бы, с таким баснословным количеством денег я мог бы найти себе сотню занятий, и у меня были бы средства все их выполнить, но как раз сейчас я чувствую себя выдохшимся. Я надеюсь, что это только временный застой между периодами целенаправленной активности». Он скоро понял, с некоторой неохотой, что его следующей целенаправленной деятельностью будет, скорее всего, раздача состояния. В конце концов, он примирился со своим богатством, систематически освобождаясь от большей его части.

Филантропия Карлсона в течение последних десяти лет его жизни была глубоко личной и очень щедрой. Она была также абсолютно анонимной. Когда он давал деньги на строительство здания, он не позволял гравировать свое имя в камне над входом или объявлять его публично. Например, в середине 1960-х он дал Калифорнийскому технологическому институту деньги на строительство Центра по изучению химической физики, в которой он сам специализировался, но поставил условие, что здание должно быть названо в честь Альфреда Амоса Нойеса, профессора, который оказал на него наибольшее влияние. (Несколько зданий, на которых было все-таки указано имя Карлсона, были построены после его смерти.) Абсолютная анонимность была условием почти всех его даров. Он тихо выкупал закладные обедневших старых женщин. Он делал большие вклады в организации, которые поддерживали мир на земле. Он помогал многочисленным организациям, защищающим права человека, и он покупал многоквартирные дома в Вашингтоне, округ Колумбия, и в Нью-Йорк-Сити для того, чтобы в них жили люди независимо от расовой принадлежности. Он давал миллионы в Объединенный фонд негритянских колледжей, и он делал прямые взносы в отдельные негритянские колледжи. Он (и его завещание) обеспечили большую часть финансирования в течение 60-70-х годов Центра Роберта Мейнарда Хатчинса по изучению демократических организаций. Он давал деньги школам, госпиталям, библиотекам и международным организациям по оказанию помощи. Список получателей его пожертвований был длинным, и он сам оценивал каждую просьбу.

В 1960 году, когда успех машины 914 становился основной темой деловых новостей, Карлсон получил письмо от Отто Корнеи, своего первого помощника в лаборатории в Астории, который помог ему получить первый ксерографический отпечаток в 1938 году. Они с перерывами, но тепло поддерживали связь друг с другом в течение многих лет. В 1956 году Карлсон пригласил Корнеи и его жену на обед во время посещения Кливленда, а потом удивил и обрадовал Корнеи, когда подарил ему сто акций Haloid (дар, который, если бы Корнеи сохранил его, стоил бы более 22 тысяч долларов на день получения его письма в 1960 году и свыше 1 млн долларов к 1972 году). На этом обеде Корнеи сказал Карлсону, что собирается оставить свою работу в компании Brush Manufacturing, где он работал с 1939 года. Карлсон предложил ему свою помощь в устройстве на работу в компанию Haloid, если он хочет, и Корнеи упомянул имя Карлсона в списке рекомендателей, когда он поступал на работу в компанию IBM. «Вам, конечно, будет интересно, что люди в IBM были очень рады узнать о моих давних и близких связях с ксерографией, – писал Корнеи в 1956 году. – Заверяю вас, что я постараюсь содействовать дальнейшему развитию и использованию этой технологии для нужд моего работодателя».

Тон письма Корнеи в 1960 году резко изменился. В нем он обвинял Карлсона, как он это назвал, в «фантастической несправедливости» и, следовательно, лишении его обманным путем состояния: «В настоящее время я не могу не испытывать горькое чувство по поводу той роли, которую я сыграл в развитии ксерографии. Я чувствую себя человеком, который вспахал поле и засеял его, а получил лишь крохи от выращенного урожая. Так как урожай оказался на удивление обильным, я упрекаю себя еще больше, что лишил мою жену, сына и себя самого тех средств, от которых я отказался с такой готовностью, просто, из любезности».

Карлсон был потрясен. Ничто в отношениях между ними не менялось с 1956 года – или в данном случае с 1939 года, – исключая лишь то, что, к удивлению Корнеи, ксерография стала коммерческим «хитом». Корнеи, по своей воле, отказался работать у Карлсона по прошествии шести месяцев, потому что считал, что изобретение не имеет будущего, и когда они расторгали трудовое соглашение, каждый был уверен, что выигрывает от этого: Корнеи хотел разрабатывать свое изобретение в области электронного сканирования, а Карлсон надеялся продать идею электрофотографии какому-нибудь крупному производителю и хотел, чтобы его претензии на нее были свободны от каких-либо помех (см. главу 4). То, что Корнеи так и не занялся разработкой своей идеи или не пытался получить на нее патент, не было виной Карлсона. (Компания RCA и другие впоследствии добились коммерческого успеха, развивая похожую идею.) Эмоциональные переживания Корнеи понятны, конечно; двадцать лет назад он отказался от того дела, которое впоследствии принесло баснословную прибыль. Но Карлсон никогда не предавал и не обманывал его.

Карлсон ответил, что его удивило письмо Корнеи: «Почему вы ни разу в течение двадцати одного года с момента увольнения не поднимали этот вопрос?» Потом спокойно и исчерпывающе объяснил, почему он считает, что и так уже был более чем щедрым, – это объяснение включало очень понятное математическое сравнение вклада Корнеи в ксерографию (за шесть месяцев работы по совместительству) и собственного участия (тринадцать лет, две трети запатентованных изобретений и вложение 20 тысяч долларов собственных средств) и оценил долю каждого в денежном эквиваленте. Длинный ответ Корнеи, пришедший через несколько недель, был уже не таким эмоционально нагруженным, но все равно был полон обиды. Он писал: «Я думал, что не так трудно понять, почему я огорчен и расстроен: потому что я вел себя как друг, а вы – как бизнесмен». Карлсон, которому адвокат сказал, что он ничем не обязан Корнеи, ответил двумя краткими предложениями: «Я получил ваше письмо от 25 июля. Что вы от меня хотите?» Корнеи попросил шестьсот дополнительных акций компании Haloid Xerox. Карлсон послал ему пятьсот (вместе с подробным объяснением, почему шестьсот акций превысили бы выплаты, обусловленные соглашением, от которого Корнеи отказался в 1939 году).

Корнеи был счастлив. Он ответил: «Если бы я был Диогеном, греческим философом, который ходил везде с зажженной лампой в поисках честного человека, я бы сейчас погасил эту лампу, потому что я нашел такого человека». Карлсон никогда не говорил о Корнеи ничего плохого и фактически продолжал прилагать все усилия, чтобы отдать Корнеи должное, когда ему приходилось рассказывать о ранней истории своего изобретения, но все события, связанные с обменом письмами, включая сравнение с Диогеном, должно быть, глубоко ранили его: он всегда и во всем был честным человеком.

Корнеи мог рассчитывать на щедрость Карлсона, по крайней мере, под благовидным предлогом; сотни других просителей писали ему просто потому, что прочли в газете о его богатстве. («Одна французская дама написала мне, пытаясь заинтересовать идеей переносной душевой кабины, – писал он своему кузену Рою в 1966 году. – Я не знаю, сможет ли она продемонстрировать ее лично».) Доррис настаивала, чтобы он нанял одного или нескольких помощников для работы с корреспонденцией, но он хотел сам знакомиться со всеми просьбами и самостоятельно выносить решения; он говорил, что у других людей не было причин заботиться о деньгах. «Мне кажется, для него и для меня это было своего рода испытание, – говорила Доррис. – Но он принимал это как должное». Он редко просил совета, даже у жены. В речи, которую она произнесла на освещении одного госпиталя после его смерти, она сказала: «Только один раз за все время он спросил, что я думаю по поводу одного случая, о пожертвовании, которое он хотел сделать, очень большом, одной организации или отдельному лицу. Поэтому однажды я сказала ему – видите ли, он редко даже говорил мне, сколько он дает, так как я этим не интересовалась, – но когда он действительно спросил мое мнение, я сказала: «Чет, ты, конечно, понимаешь, что ты спрашиваешь только о тех случаях, по поводу которых, ты точно знаешь, я всегда согласна с тобой». Он очень смеялся. Я бы сказала, он хохотал».

Карлсоны также давали большие суммы духовным и парапсихологическим организациям, которые особенно интересовали Доррис, и некоторые из них стали важными также и для него. Доррис всегда имела сильные мистические наклонности, которыми так и не заинтересовалась ни одна религиозная организация. Она занималась медитацией, изучала восточную философию и следовала своим особенным наклонностям, все больше увлекая ими своего мужа. «Духовная жизнь – это единственное, что интересует меня, – говорила она на седьмом десятке лет. – Меня ничто больше не интересует. Остальное я делаю потому, что я должна это делать». С детских лет она верила, что обладает медиумическими и другими паранормальными способностями. Карлсон относился к этому скептически, она это чувствовала, но помогал ей проверить свои способности, и она была уверена, что он тоже медиум. («У многих ученых есть такая способность», – сказала она однажды.) Он делал простые рисунки и запечатывал их в конверт, перед тем как уйти на работу, и после его ухода Доррис пыталась вызвать образ того, что он нарисовал. «Я ложилась с коробкой этих рисунков и после несколько упражнений по концентрации внимания я с закрытыми глазами доставала из коробки конверт, держала его в руке и спрашивала себя, что там нарисовано», – рассказывала она. По ее словам, процент правильных ответов был высоким. У нее также часто бывали предвидения и другие видения, и она верила, что во сне она часто покидает свое так называемое «физическое тело».

Невозможно сказать, что чувствовал Карлсон о более эксцентричных верованиях своей жены, сама Доррис не знала этого точно, но он не отмахивался от них и считал некоторые из них, включая физические феномены, предметом, достойным научного исследования. В 1965 году он посетил «лабораторию сна» в госпитале Бруклина, в котором делались попытки установить, можно ли повлиять на содержание сна субъекта телепатическим внушением. «Я был испытуемым одну ночь, и результаты были очень интересными, – написал он в письме своему кузену Рою. – Я и двое экспериментаторов выбрали одну и ту же картину, как наиболее совпадающую с моими снами. Когда пришла женщина-телепат, оказалось, что она смотрит именно на ту картину, которая была выбрана из двенадцати других».

Он также все больше разделял интерес жены к духовности и древним индийским текстам, известным под именем Веданта или Упани-шады, и дзен-буддизму. В течение всей своей жизни он много думал о человеческих страданиях как с фактической, так и с онтологической точки зрения, и он получал глубокое личное удовлетворение от медитаций и спокойного созерцания – увлечения, которые дополняли его склонность к уединению, а также к скромности и простоте. Однажды, вернувшись из буддистского приюта, который он посетил, он вдруг почувствовал такой душевный и эмоциональный подъем, что схватил Доррис на руки и начал с ней кружиться, – жест, который резко отличался от его обычного спокойного поведения и никак не благоприятствовал его спинальному артриту, который мешал ему танцевать и заставлял постоянно горбиться. Доррис была удивлена, и их экономка тоже, которая воскликнула в изумлении: «Ну и ну, господин Карлсон!»

Духовные искания Карлсона позволили ему в последние годы его жизни примириться с огромными трудностями и разочарованиями, которые он перенес в детстве и в молодые годы. В письме от 1959 года своему старому приятелю и соседу по общежитию Ларри Дюмонду, который переживал разные личные неприятности, он писал: «За последние годы мое представление о себе, мире, науке и человеческой жизни сильно изменилось по сравнению с тем, каким оно было в то время, когда мы встречались намного чаще. Не думаю, что у меня есть много готовых ответов, и у меня точно нет никакого готового и выверенного рецепта, но я уверен, что испытания, через которые прошли я и мои родители, были замаскированными благодеяниями, которые обогатили и сделали более насыщенной мою жизнь и, в конце концов, привели к философии, которая, как плащ, защищает меня в трудное время».

В этом же письме Карлсон кратко излагает эту философию: «Прилагай все усилия к тому, чтобы делать то, что кажется правильным, но когда вещи выходят из-под твоего контроля, полагайся на волю Бога или провидения, или то, что называют высшей волей небес. Верь до конца и доверяй, что он позаботится обо всем. Он знает, какой выход является наилучшим. Когда уходишь утром из дома, не беспокойся. Верь, что он берет на себя все заботы, и выкинь из головы даже самые мельчайшие сомнения в любых ситуациях, которые ты не можешь контролировать. Если можешь, во время поездки в автобусе закрой глаза на несколько минут и попытайся добиться состояния полного покоя, потом скажи про себя: Да будет воля твоя, доверяясь интуиции полностью и абсолютно. Прими как данное, что он управляет всем и что он знает лучше, чем мы, что надлежит каждому из нас. Я знаю такие случаи, когда с человеком происходили чудеса, если он полностью отдавался его воле. Но это не так важно, как то внутреннее влияние, которое оно оказывает на тебя. У тебя появляется новое ощущение защищенности и независимости, которое ничто не может разрушить. Со временем твое внутреннее спокойствие и сила будут распространяться на других, и они будут отзываться тем же».

Раздавая деньги, Карлсон был предельно внимателен к деталям, вел подробные записи всех перечислений и лично просматривал всю свою корреспонденцию. Этот педантизм был частью его характера всю его жизнь, и он проявлялся почти во всем, что он делал. Например, на лицевой стороне карманного календаря на 1949 год он написал не только свое имя, адрес и номер телефона, но также размер шляпы (73/8), длину рукава (33 дюйма), размер обуви (91/2), марку часов («Элджин») и вес своего автомобиля (2995 фунтов), кроме других личных данных. Всякий раз, когда он покупал бензин, он записывал дату, пробег машины, место заправки и стоимость. В течение тринадцати лет он следил за весом Доррис и своим («в пижамах»), и он сделал пометку, когда в 1960 году купил новые весы. Всю свою жизнь он получал удовольствие от рутинных дел, которые ненавистны большинству людей. Доррис вспоминала: «Неизменно, в день каждого Нового года, сразу после завтрака, он говорил с особой улыбкой: «Ну вот, сегодняшний день я начну с налога на доход». Не думаю, чтобы он хотя бы раз не сделал этого за все годы, что мы прожили вместе, если только мы не были в этот день в гостях у моей матери и нас не было дома». Карлсон шел в свой кабинет и начинал сводить в единое целое все свои записи. «Он явно не имел ничего против этой обязанности. Я заметила, что в период уплаты налогов появляется много раздраженных людей, но он всегда относился к этому с улыбкой, как будто хотел сказать: «Ну что ж, справимся и с этим» – будто он собирался получить от этого удовольствие». Так относилась к многочисленным трудностям своей жизни его мать, и он унаследовал от нее это отношение.

Так же скрупулезно Карлсон относился к путешествиям. Перед отъездом он печатал на машинке список всех вещей, которые он хотел взять с собой, и указывал, сколько весят наиболее тяжелые из них (шерстяные брюки весили фунт с половиной, так же как и пижама). Его списки напечатаны плотно в две колонки и, включая написанные рукой дополнения, занимали больше одной страницы. Он был потрясающе скрупулезен; среди вещей, перечисленных для поездки в Европу в 1960 году, были «2 ключа для каждого чемодана», «зубная щетка, зубная паста», «носки, 7 пар» и «карта Европы». (Он первоначально включил «зажим для галстука» в разделе «Разное», но потом перенес его в раздел «Одежда».) В другом списке он отметил, что его чехол для верхней одежды, когда он пустой и содержит только четыре вешалки, весит вместе с элементами жесткости десять фунтов и девять с половиной фунтов – без них.

Многие поездки Карлсона были связаны с делами компании Xerox. Он почти всегда принимал приглашение принять участие в корпоративных мероприятиях или прочитать публичную лекцию о ксерографии, не потому, что он хотел прославить себя и свои достижения, а потому, что ему было трудно отказаться от чьих-либо просьб. Среди немногих приглашений, от которых он отказался, были предложения о вручении наград или почетных званий университетов; его друзьям иногда приходилось принимать награды или благодарственные адреса, вручаемые на церемониях, которые он отказался посетить. Люди, знавшие его только по офису или по личным контактам, часто с удивлением открывали для себя, слушая его лекции, что он был интересным, иногда забавным, прирожденным публичным оратором. (В беседе с Обществом профессиональных ученых и инженеров в 1964 году он сказал: «В данный момент я чувствую себя неким английским пэром, которому снилось, что он выступает в палате лордов, он просыпается и обнаруживает, что он и есть пэр. Не могу дождаться, чтобы услышать то, что я должен сказать».) В 1958 году его кузен Рой сопровождал его в спонсируемой Xerox поездке по Европе, в которую была включена остановка на Всемирной выставке в Брюсселе. На выставке у компании Rank Xerox был свой стенд, и когда они остановились там, чтобы посмотреть, молодой торговый представитель рассказывал историю ксерографии и историю необычной жизни ее изобретателя. Доррис, пересказывая рассказ Роя, говорила: «В свойственной Чету манере он стоял и внимательно слушал, кивая в знак одобрения, как будто он слышал это в первый раз. Когда молодой человек закончил свой рассказ, Чет поблагодарил его и пошел дальше». Рой впоследствии сказал своему брату, что в подобных обстоятельствах он бы заговорил и назвал бы свое имя и это обрадовало бы молодого человека, который, вероятно, был бы счастлив познакомиться с великим человеком, историю жизни которого он рассказывал. Карлсон ответил: «Вероятно, он был бы счастлив какое-то мгновение, но это был его рассказ и его шоу, а я бы подхватил у него эту искру счастья и переключил ее на себя». Когда впоследствии Рой рассказал эту историю в Мадриде сотрудникам другого представительства компании, они сказали, что его скромность впечатляет еще больше, чем его изобретение.

Доррис не была заядлой путешественницей, и она почти никогда не сопровождала мужа во время его длинных поездок дома или за границей. Без нее он несколько раз путешествовал по Европе, посетил Индию, Советский Союз и Аляску. Вместе они ездили в круиз в район Тысячи Островов по реке Св. Лаврентия, ездили на машине по Калифорнии (в своем студебекере). Во время поездки в Калифорнию Карлсон, среди всего прочего, жил в палатке со своим наставником из Риверсайд-колледжа, профессором Блиссом, и посетил два дома, где он жил с отцом в молодые годы. Иногда экспромтом он ездил в Буффало с собакой, проводил ночь в отеле, смотрел пьесу. Однажды они поехали в Мексику, частично для того, чтобы Карлсон смог повидать то безлюдное место, где он и его родители жили короткое время, когда он был мальчиком. Во время этого путешествия он и Доррис взяли такси из аэропорта, и водитель, который был любителем американских вестернов, с бешеной скоростью ехал по ухабистой и грязной дороге, размахивал шляпой из окна и вопил, как ковбой. На месте старого поселения они увидели тот же унылый пейзаж, который Карлсон видел ребенком четырех лет. Голые дети играли в грязной пыли. Карлсон вышел из машины и посмотрел вокруг. Он не предавался воспоминаниям. Он ни слова не сказал Доррис о том, что он вспоминал или о чем думал. Через одну или две минуты он сел в машину, и они уехали. Он никогда не говорил об этой поездке.

Весной 1968 года Карлсоны полетели в Нассау, на Багамы, в отпуск, и в первую ночь в отеле у Карлсона случился сердечный приступ. «Когда я вошла в его комнату, чтобы сказать "доброе утро", он сказал, что ему, наверное, придется поехать в госпиталь, – вспоминала потом Доррис. – Я сказала: "Чет, дорогой, ну почему же ты не позвал меня?" Он не хотел беспокоить меня». По дороге в приемную «скорой помощи» Карлсон сказал жене: «Ты должна знать, что я нисколько не возражаю, если я должен уйти». Она ответила: «Но, Чет, я возражаю. Ты мне нужен. Поэтому постарайся не уходить». Карлсон взял руку жены и улыбнулся. Доктор, заведовавший небольшим частным госпиталем, оставил его там на три недели. «В конце третьей недели, – писала Доррис, – я сказала ему: "Мне так жаль, что ты должен весь отпуск проводить в постели". Как всегда, он сказал шутливо: "Да, это был очень интересный опыт"».

В последующие месяцы, уже в Питтсфорде, Карлсон провел ряд неожиданных мероприятий по усовершенствованию дома. Он всегда говорил, что автоматические двери у гаража – это фривольность, а теперь он установил такие двери. Он заменил печь, и люди, которые уносили старую, сказали Доррис, что она была в прекрасном состоянии и такая чистая, будто ее никогда не использовали. Долгое время Доррис думала, что две гостевые комнаты наверху слишком нагревались летом и что замена кровельного покрытия на белую черепицу сделает их прохладнее. Карлсон возражал против замены прочной крыши, но теперь, не говоря ни слова, он перекрыл крышу белой черепицей. Доррис ни с чем не связывала эти изменения, пока они происходили, но позже она поняла, что ее муж готовился, со свойственной ему вдумчивостью, к событию, которое она предпочитала называть «уходом из физического тела». Он также ускорил темп раздачи своих средств и уничтожения старых бумаг – его обычное дело в течение нескольких лет, о котором он делал пометку на своем настольном календаре, и просил своего секретаря в Хегох напомнить ему о нем.

Хотя Доррис знала, что у ее мужа был сердечный приступ, она никогда не знала, насколько серьезно он был болен. Он не говорил о своем диагнозе и просил доктора о том же. Когда он посещал кардиолога в госпитале «Стронг Мемориал» в Рочестере, его иногда отвозила туда его помощница, и когда она спрашивала его, как прошел визит, он отвечал: «О, все идет очень хорошо». На самом деле он был тяжело болен; в конце жизни он принимал пять видов лекарств, имеющих отношение к его болезни: атромид-С, кардилат, нитроглицерин, перитрат и кестран. Он курил, хотя не очень много, и мало двигался, хотя некоторое время, по совету доктора, он совершал пешие прогулки по одной миле в день. Он гулял в саду, совершая десять кругов между каким-то хвойным деревом и кустами форсиции, расстояние между которыми по его замерам было равно 270 футам. (Он также измерил и записал в своей книжке среднюю длину своего шага: двадцать шесть дюймов.) Несмотря на режим, он выглядел значительно старше своего возраста, уставал почти от любого физического напряжения и страдал от болей в груди.

В сентябре 1968 года Карлсоны поехали в Нью-Йорк-Сити, в основном по делам Xerox, но также, чтобы провести немного времени в городе, где они впервые встретились. Однажды после ланча Доррис и их приятель оставили Карлсона в ресторане расплачиваться, а сами пошли в соседний ювелирный магазин, чтобы посмотреть там на какое-то украшение, которое этот приятель хотел купить своей жене. Доррис вернулась в отель Шерри-Недерленд раньше мужа. Когда она стояла у входа, ожидая его, она увидела, как он пересекает Пятое авеню по направлению к Центральному парку, покупает надувной шарик у входа в парк и идет с шариком в парк. Она немного подождала его, потом поднялась в номер. Когда он вернулся, она спросила его, где он был. Он сказал: «Я думал пройтись немного по парку, – потом добавил: – Я купил шарик, потом отпустил его и следил за ним, пока его было видно. Он поднялся так высоко, что перелетел через небоскребы и исчез». Когда он это говорил, вспоминала Доррис, «у него на лице была прекрасная улыбка».

Доррис потом считала, что у него было спокойное предчувствие своей смерти, которая наступила через два дня, 19 сентября, во время поездки в Нью-Йорк. Ему было шестьдесят два года. Утром он был на деловых совещаниях, затем у него было несколько часов свободного времени до намеченной встречи с Доррис после полудня. Он пошел в кинотеатр «Фестиваль» на 57-й улице посмотреть двухлетнюю британскую комедию «Оседлавший тигра» с Томом Беллом и Джуди Денч в главных ролях, и когда по окончании фильма в зале зажегся свет, дежурная, увидев его неуклюже согнувшуюся в кресле фигуру, подумала, что он спит.

Доррис организовала скромные неофициальные похороны в Нью-Йорк-Сити; на них пришли полдесятка человек, среди которых был Фред Шверц, уже не работавший в компании Xerox, но всегда любивший Карлсона и попросивший разрешения присутствовать. Несколько дней спустя, в Рочестере, прах Карлсона был захоронен во время еще одной очень простой и закрытой церемонии. Доррис сказала: «Он тихо пришел в этот мир и тихо покинул его».

Более многолюдная мемориальная церемония состоялась 26 сентября в зале штаб-квартиры компании Хегох в центре Рочестера. Среди выступавших был Джон Уилсон, который сказал, что Карлсон «показал всем нам, что великие идеи принадлежат отдельным личностям и не зависят от мощи организации», и Джон Дессауер, который поставил Карлсона в один ряд с такими изобретателями, как Томас Эдисон и Александр Грэхем Белл. Уилсон также зачитал письма соболезнования от других лиц, среди которых был генеральный секретарь ООН У Тан, который был другом Карлсона и особенно восхищался его щедрыми пожертвованиями на благо мира во всем мире. Впоследствии У Тан еще сильнее выразил свое горе: «Знать Честера Карлсона означало любить и уважать его. Он был повсюду известен как изобретатель ксерографии, и хотя это было необыкновенное достижение в области науки и техники, я уважал его больше как человека исключительных моральных качеств и как гуманиста. Его беспокойство за будущее человечества было искренним, а его преданность принципам Организации Объединенных Наций была очень сильной. Он принадлежал к той редкой породе лидеров, которые рождают веру в сердцах людей и надежду на будущее».

Джон Уилсон умер через три года в возрасте шестидесяти одного года, также от сердечного приступа. Он присутствовал на небольшом обеде в манхэттенской квартире Нельсона и Хеппи Рокфеллер и умер за столом. За пять лет до этого, после второго сердечного приступа, Уилсон оставил пост главного управляющего компании Хегох Corporation, но его смерть, тем не менее, стала вехой, отметившей начало мрачного периода в истории компании – компании, которую он создал силой своей воли. Питер Маккалах, занявший его должность в 1966 году, теперь стал председателем правления, а бывший руководящий работник компании Форд Арчи Маккар-делл, пришедший в Хегах в 1968 году, стал ее президентом. Эти изменения планировались еще до смерти Уилсона – Маккалах и Уилсон обсуждали их несколькими днями ранее, – но тем не менее они предвещали дурное. Возвышение Маккарделла определенно отметило конец того, что можно было бы назвать эрой машины 914 в компании Хегах; оно представляло собой окончательное удаление ДНК Haloid из генома компании.

В середине 1990-х годов один мультимиллионер из области высоких технологий, у которого я брал интервью, сказал мне, что, по его мнению, ведущие автомобилестроительные фирмы можно было отдать под суд за настоящее предательство. У него был очень длинный список обвинений: пренебрежительное отношение к общественной безопасности в течение долгих десятилетий, соучастие в бездумном истощении природных ресурсов, преднамеренное отравление населения свинцом, низкий уровень качества производства, намеренный обман, насаждение недопустимых трудовых отношений, чрезмерно высокий уровень вознаграждения руководящих работников, даже (из-за деятельности Макнамары, который был президентом «Форда» до того, как стал министром обороны в правительстве Джона Ф. Кеннеди) война во Вьетнаме. За прошедшие два десятилетия хорошим способом завоевания репутации прогрессивного корпоративного лидера был демонтаж всего, что смогла натворить большая автомобильная компания Америки.

Маккарделл был образцом отсталого американского автомобильного руководящего работника, и его пребывание в Хегох, длившееся до 1977 года, почти единодушно воспринимается как мрачный период в истории компании. Он заполнил административные кабинеты Хегох высокомерными сотрудниками из «Форда», довел отношения компании с трудовыми профсоюзами до самого низкого уровня и делал все, что мог, чтобы превратить Хешх в автомобильную компанию, выпускающую копировальные машины. Конечно, не все трудности Хегох, возникшие после первых лет бума, следует приписывать только Маккарделлу. На самом деле, пристрастное отношение к работникам «Форда» началось с Маккалаха, который также преклонялся перед научными степенями и званиями и в 1969 году на долгое время разделил компанию на две части, переведя корпоративную штаб-квартиру из Рочестера в Стамфорд, штат Коннектикут, а лаборатории и заводы оставив в Уэбстере. Но Маккарделл стал олицетворением трудностей компании. Через шесть лет президентства он покинул Хегох и стал главой компании International Harvester, где спровоцировал такую же серию административных провалов, включая пятимесячную забастовку, и через пять лет привел прибыльную корпорацию на грань банкротства. Когда правление Internationa Harvester, в конце концов, заставило его уйти в 1983 году, в компании Хегох устроили в честь этого события праздник, который закончился только после вызова полиции.

Корпоративная история Хегох после выпуска машины 914 шла извилистым путем[40], и взлеты и падения компании были темой многочисленных журнальных статей, книг, изучения в школах бизнеса и исследований докторских диссертаций. В 60-е и 70-е годы руководство компании считало, что Хегох находится в опасной зависимости от ксерографии, которая, как они думали (вместе с большинством ученых-экономистов того времени), могла в любой момент выйти из употребления. Обладая огромными средствами, которые казались неисчерпаемыми, это руководство нашло множество привлекательных способов сделать колоссальные, но непроизводительные капиталовложения. Как теперь всем известно, персональный компьютер, лазерный принтер, компьютерная мышь, графический пользовательский интерфейс и корпоративная компьютерная сеть были полностью или частично изобретены учеными Xerox (в основном в Научно-исследовательском центре Пало-Альто в Калифорнии), но так и не были доведены до серьезных коммерческих продуктов самой компанией Xerox. Усилия ученых Xerox не прошли даром, в настоящий момент я пользуюсь персональным компьютером, лазерным принтером, мышью, графическим интерфейсом и компьютерной сетью, но все это почти ничего не дало компании Xerox. Кроме того, с начала 70-х годов доминирующее положение компании на копировальном рынке много раз подвергалось испытаниям, не самым легким из которых были три судебных процесса. В первом случае Xerox предъявил иск компании IBM за нарушение патентных прав; а затем, в 1972 году, Федеральная торговая комиссия обвинила Xerox в нарушении антитрестовских законов; и наконец, в 1973 году корпорация SCM, которая отвергла несколько возможностей для самостоятельного развития ксерографии, вчинила компании Xerox иск, обвиняя ее в том, что она не позволяла ей участвовать в копировальном бизнесе. Разбирательство всех этих дел тянулось годами, частично потому, что изобретение ксерографии позволяло адвокатам превратить процедуру досудебного предъявления документов в бесконечную оргию фотокопирования. Фирма Xerox выиграла процессы с IBM и SMC, но по соглашению от 1975 года с FTC она согласилась предоставить лицензии своим конкурентам. В начале 80-х годов Xerox уступила исторически невыгодный для нее рынок настольных копировальных машин Японии, которая не только додумалась, как сделать этот рынок выгодным, но также с помощью малогабаритных копировальных машин научилась делать большие копировальные машины, которые впоследствии заставили Xerox потесниться на рынке сбыта. Вскоре после этого Xerox под руководством главного управляющего Дэвида Кернса перегруппировался, вернулся к своей специализации и сделал Рочестер в середине 1980-х одним из немногих американских городов с положительным торговым балансом. В настоящее время компанией руководит Анна Малкаи, которую старожилы компании считают истинной наследницей Уилсона.

Консультанты по вопросам управления, профессора бизнес-школ и авторы книг по вопросам бизнеса любят Xerox, потому что опыт компании можно привлечь в поддержку любого замечания, которое они делают по поводу делового мира. Например, хорошо известный бизнес-писатель Джек Траут, автор популярного руководства по вопросам управления под названием «Дифференцируй или умри», написал, что большой ошибкой компании Xerox в 70-е годы была попытка делать то, что ей постоянно рекомендовали бизнес-писатели того времени, то есть выйти за пределы копировального рынка. «Если вы стали известны благодаря одному продукту, – утверждал Траут, – рынок не даст вам сделать другого». Это утверждение кажется правдоподобным, как, впрочем, и все такие же аксиоматичные заявления, хотя, если бы компания Haloid последовала такому же совету в 1946 году, у Траута не было бы компании Xerox Corporation, которую он мог бы упрекать. С другой стороны, еще один великан из Рочестера, компания Eastman Kodak, борется в последние годы за выживание в основном из-за того, что долгое время оставалась исключительно преданной одному продукту, которым она прославилась, – фотографической пленке, и, следовательно, совершила ошибку, следуя стратегии, которой пренебрегла компания Xerox.

Самый очевидный вывод из истории Xerox заключается, вероятно, в том, что корпорации, как и люди, не могут прожить свою жизнь заново и что, когда возникает необходимость сделать решающий выбор, лучше всего, наверное, сделать глубокий вдох и проигнорировать советы консультантов. Как сказал Рассел Дейтон из института Battelle: «Если вам в руки попало что-то уникальное, не проводите голосования».

А ксерография – это действительно нечто уникальное. За все время, с тех пор как Честер Карлсон придумал ее, никто не изобрел лучшего, более четкого, быстрого и дешевого способа копирования на простой бумаге. Это почти непостижимое достижение при данном темпе обновления высоких технологий, их эволюции и исчезновения.

Чтобы как-то осмыслить необъятность идеи Карлсона, можно сравнить ее с идеей Эдвина Лэнда, изобретателя мгновенной фотографии и основателя компании Polaroid Corporation. Лэнд родился в 1909 году, через три года после Карлсона, так что оба они были современниками. Камера Polaroid модель 95, первая коммерческая версия идеи Лэнда, появилась в продаже в 1948 году, в том же году, когда компания Haloid сделала публичное сообщение о ксерографии (с помощью тех самых красных ящиков в Детройте). Первая цветная пленка Polaroid появилась в 1963 году, через три года после рождения модели 914. Лэнд в этом году был награжден президентом медалью Свободы, а через пять лет – год смерти Честера Карлсона – он получил национальную медаль Науки. Модель SX-70, самая популярная из всех когда-либо проданных фотокамер, появилась через два года после этого в 1970 году, за год до смерти Джо Уилсона. Журнал «Форчун» писал, что «простое производство камеры SX-70 должно быть причислено к одному из самых замечательных достижений в истории промышленности. Проект был связан с серией научных открытий, изобретений и технологических инноваций в таких различающихся областях, как химия, оптика и электроника». В 1976 году – когда компания Xerox урегулировала отношения с FTC – фирма Kodak вышла на рынок с камерами мгновенного фотографирования, модели ЕК4 и ЕК6, а компания Polaroid подала иск о нарушении патентных прав, известное дело, закончившееся (через десять лет) тем, что компании Kodak было запрещены какое-либо производство и продажа мгновенных фотокамер и пленки для них и вменено уплатить Polaroid издержки в сумме более 900 млн долларов. В 1977 году фирма Polaroid выпустила OneStep, усовершенствованную и автоматизированную версию модели SX-70, и организовала рекламную кампанию на телевидении с участием Джеймса Гарнера и Мариетт Хартли – очень успешную кампанию, которая помогла модели OneStep стать лидером продаж в США в течение четырех лет подряд и убедила большую часть телезрителей, что Гарнер и Хартли были женаты. (Когда Хартли была беременна вторым ребенком в 1978 году, она иногда надевала майку, на которой было написано: ЭТО НЕ РЕБЕНОК ДЖЕЙМСА ГАРНЕРА.)

А затем пришли новые технологии. «Одночасовая» обработка обычной пленки – доступная в киосках, универсальных магазинах, аптеках, повсюду – превратила камеру OneStep в излюбленную новинку для вечеринок. Обычные отпечатки были более дешевыми, чем фотографии полароид, и вы могли сделать их несколько подряд, могли отснять пленку утром и получить отпечатки после полудня. Затем цифровые фотокамеры нанесли еще больший урон изобретению Эдвина Лэнда. Доходы Polaroid росли в начале 1990-х годов, потом выравнились, а потом начали снижаться. В 2000 году, 12 октября, компания Polaroid Corporation подала заявление о признании ее банкротом по статье 11 о банкротстве. В 2003 году реорганизованная компания имела доход по продажам немногим более 750 млн долларов, почти столько же, сколько в 1974 году.

В 1972 году журнал «Лайф» поместил Лэнда и его фотокамеру SX-70 на обложку под заголовком «Гений и его магическая камера». Сегодня SX-70 кажется почти такой же архаичной, как и копировальный пресс. Мой сын купил одну на распродаже несколько лет назад, потому что отец его друга сказал ему, что ее можно использовать для получения фотоснимков с длинной выдержкой на светокопировальной бумаге; позже, разочарованный, он ее выбросил. Polaroid продает популярную новинку, фотокамеру i-Zone, которая делает мгновенные фотографии форматом с почтовую марку, и имеет значительный бизнес в области воспроизведения изображений. Но никто сегодня не думает, что Polaroid – это будущее фотографии.

А ксерография продолжает развиваться. Несмотря на пережитый кризис, число копий, произведенных по всему миру на копировальном оборудовании, выпущенном компанией Хегох Corporation, ее предшественниками и ее конкурентами увеличивалось ежегодно значительными темпами, начиная с того момента, когда Карлсон и Корнеи сняли тот самый первый листок вощеной бумаги в Астории в 1938 году. В 1955 году, за пять лет до выхода машины 914, в мире производилось около 20 млн копий, почти все они были сделаны нексерографическим способом; в 1965 году, через пять лет после выхода машины 914, число копий во всем мире возросло до 9,5 млрд, и почти все они были ксерокопиями. В 1984 году – 550 млрд копий. 700 млрд в 1985 году. Более чем два триллиона в 2004 году. Добавьте еще триллион или два на долю лазерных принтеров, и вы получите по пятьсот ксерокопий на каждого жителя земли. Сегодня в мире производится больше ксерокопий каждый день, чем за весь 1963 год – год, в который к потрясающе успешной модели 914 присоединилась необыкновенно популярная модель 813.

Всемирный рост объема копирования стал возможным благодаря прогрессу в области ксерографической техники – впечатляющий фактор, если учесть, что немало ученых, отслеживающих этот процесс, сомневались в 50-х годах, что его вообще можно заставить работать. Первое многокрасочное копировальное устройство, Xerox 6500, появилось в 1973 году. Машина Xerox 9900, вышедшая на рынок в 1984 году, могла изготовить 360 двусторонних, подобранных и скрепленных проволочными скобами копий почти за тот же период времени, который требовался среднему оператору для изготовления одной копии на машине «Окс Бокс». Модель Xerox DocuTech 6180, «промышленный издатель», выпущенная в 1997 году, может, работая в линию с машиной Xerox Square Fold для изготовления буклетов, производить готовые, сшитые проволокой внакидку буклеты с уникальным квадратным корешком со скоростью 180 страниц в минуту – это в 25 раз быстрее, чем на машине 914.

Но самой продвинутой машиной является Xerox DocuColor iGen3, которая появилась в 2001 году. Модель iGen является не просто копировальной машиной, а цифровой ксерографической печатной системой. Она печатает цифровым способом производственные тиражи со скоростью 100 стр./мин и производит 6 тысяч многокрасочных, форматом 8/2 х 11 дюймов (217 х 279 сантиметров), отпечатков в час, как говорится в информационном листке. Ее можно использовать, например, для изготовления полностью готовых многостраничных и многокрасочных брошюр офсетного качества, которые сразу же готовы к отправке заказчику. Внутри машины четыре «станции воспроизведения изображения» наносят голубой, пурпурный, желтый и черный тонеры на электростатически заряженную фотопроводящую ленту, с которой порошок переносится, сразу всех цветов, на бумагу. Технология репродуцирования, являющаяся основой этого процесса и использующая монохромный процесс для получения многокрасочных отпечатков, очень сложна для понимания. Но, по сути, она связана с разложением многокрасочного изображения на три основных цвета (плюс черный), «для того чтобы затем последовательно записать и проявить тонером каждый цвет и совместить все цвета на одном листе бумаги».

Именно так Честер Карлсон описал этот процесс во втором патенте по электрографии, который он зарегистрировал 4 апреля 1939 года.

Оглавление книги