Книга: Индустрия счастья. Как Big Data и новые технологии помогают добавить эмоцию в товары и услуги

Наука о плохом настроении

Новый взгляд науки на способность человека стремиться к чему-либо и «расти» зародился где-то между 1957 и 1958 годами, благодаря двум случайным и совпавшим друг с другом открытиям, сделанным психиатрами Рональдом Куном из Швейцарии и Натаном Клайном из США. В связи с огромным числом открытий, пришедшимся на это время, довольно сложно определить, кто именно из упомянутых ученых был первым, поскольку остается загадкой и то, что именно они хотели обнаружить. Психофармакология тех лет была еще очень молодой наукой: в 1952 году появилось первое лекарство от шизофрении, которое было успешно протестировано в 1954 году (кому-то из испытуемых давали плацебо, а кому-то – лекарство, но они не знали, что именно получили). Подобные открытия способствовали возникновению нейрохимической области исследований для психиатров.

В отличие от разработчиков успокоительных таблеток и лекарств, борющихся с шизофренией, Клайн и Кун сами точно не знали, панацею от какого именно расстройства они ищут. Клайн начал экспериментировать с препаратом под названием ипрониазид, который первоначально использовали против туберкулеза, а Кун хотел посмотреть влияние имипрамина на психозы. Если бы оба ученых имели в своих поисках четко поставленную цель, то вряд ли они вообще бы хоть что-нибудь открыли. Но именно из-за своего незнания они очень внимательно изучали реакцию своих испытуемых. И только поэтому оба психиатра заметили нечто, являющееся и банальным, и революционным одновременно.

У рассматриваемых ими лекарств не оказалось никаких особенных эффектов, которые можно было бы научно классифицировать. Оказалось, что они не лечат никакой конкретный психиатрический синдром или расстройство. Если учитывать тот факт, что психиатры 1950-х годов рассматривали свою работу исключительно как лечение больных в больницах и психиатрических лечебницах, то было непонятно, как эти лекарства вообще могут представлять собой нечто полезное. Поэтому фармацевтические компании изначально не слишком верили в их успех. Препараты, тестируемые Куном и Клайном, казалось, просто поднимают испытуемым настроение, вновь даруя им оптимизм и радость жизни.

Благодаря этим лекарствам люди чувствовали себя лучше, но, скорее, не с позиции медицины или психиатрии, а с точки зрения отношения к жизни. Кун заявил, что его новое лекарство обладает антидепрессантными свойствами, благодаря чему напрашивался вывод о том, что грусть и плохое настроение, а также противоположные им состояния, можно рассматривать с точки зрения нейрохимии. Сегодня это кажется само собой разумеющимся.

Некоторое время психиатры раздумывали над тем, как назвать эти новые лекарства. Клайн окрестил свое детище «психическим энергетиком», чья характеристика во многом напоминала описание лекарств, маркированных как антидепрессанты, но обещающих вылечить все, начиная с пищевых расстройств и заканчивая преждевременной эякуляцией. Результаты воздействия последних слегка озадачивали, однако свойственная им селективность выглядела многообещающе для тех, кто мечтал повлиять на нас с помощью нейрохимии.

В отличие от барбитуратов новые лекарства не изменяли метаболизм или уровень нашей психической активности. Казалось, они заставляли взбодриться, оставляя тем не менее разум и тело без воздействий. Это было не просто открытие нового лекарства, а возникновение целого ряда новых состояний человека?[172].

Спустя десятилетия после того, как Кун и Клайн провели эксперименты с новыми лекарствами, антидепрессанты прочно вошли в жизнь человека благодаря их селективности и неспецифичности. Селективные ингибиторы обратного захвата серотонина (СИОЗС) сами выискивают ту часть, которой не хватает активности, и исправляют нарушение. С момента выхода прозака (флуоксетин) в 1988 году эйфория по поводу новых возможностей достигла небывалых высот. Например, некоторые психиатры, такие как Питер Крамер, говорили, что прозак не просто улучшает настроение, но и помогает людям обрести самих себя?[173]. Таким образом, понимание болезни, не говоря уже о грусти, постепенно изменялось.

Прошло 25 лет, прежде чем новые «психические энергетики» Куна и Клайна достигли рынка; сначала они появились на нем в качестве лекарств против шизофрении. Тем не менее с точки зрения культурного развития открытия этих ученых пришлись как раз ко времени. Ранее психиатры и психологи не особенно интересовались счастьем и хорошим настроением человека. Под влиянием психоанализа психиатрические проблемы обычно рассматривались как следствие невроза – конфликта личности между собой сегодняшним и собой вчерашним. Депрессия считалась психиатрическим расстройством, которое даже лечили электрошоком, но психиатрия уделяла ей ничтожно мало внимания, не говоря уже о фармацевтике. Фрейдистская категория меланхолии как неспособности принимать потери прошлого продолжала оказывать влияние на понимание хронического несчастья – главным образом с позиций психиатрии.

Однако все эти психоаналитические идеи были относительно бесполезными, когда речь заходила о более расплывчатой форме депрессии, выражавшейся в общем снижении желаний и способностей. Именно с данным явлением столкнулись психиатры и сторонники психоанализа в начале 1960-х годов, что заставило их вновь обратиться к основам теории?[174]. Индивидуумы, страдающие депрессией, больше не упоминали о своем стыде или подавленных желаниях, они говорили о своей слабости и неадекватности. Скорее, они страдали от отсутствия желаний, что угнетало их. И в то время, когда фармацевтические компании были настроены поддерживать уходящую в прошлое традиционную теорию психоанализа, лекарственная компания Merck в 1961 году распространила 50 000 копий статьи Фрэнка Эйда «Как распознать пациента в депрессии» среди американских врачей по всей стране, выиграв патент на выпуск антидепрессанта амитриптилина?[175].

Вопрос о том, как сделать людей более энергичными и позитивными, оказался совершенно новым для психологов, практиковавших в конце 1950-х годов. Тем не менее число научных исследований на эту тему постепенно стало увеличиваться: создавались опросники, анкеты, психиатрические таблицы, по которым людей сравнивали по степени их позитивного настроя. В 1958 году появилась шкала самораскрытия Джорарда, а в 1961 году – шкала депрессии Бека (Beck Depression Inventory), которую придумал Аарон Бек, основатель когнитивно-поведенческой терапии. Целью опросов на тему здоровья, проводившихся в США в течение 1950-х годов, стало психологическое состояние ветеранов войны. Опросы показали, что депрессия была более распространенной жалобой, чем предполагали психиатры. Психическая подавленность, казалось, может настигнуть любого человека в любой момент, вне зависимости от происходящих в его жизни событий.

К концу 1960-х годов психологи приступили к более пристальному изучению депрессии, уже не считая, что ей обязательно должен предшествовать какой-то невроз. Эксперименты Мартина Селигмана, благодаря которым возникла концепция выученной беспомощности?[176], дали новое понимание депрессии. Так были заложены основы для движения позитивной психологии, призванного научить людей отказываться от своей, как называл это Селигман, «беспомощности».

Селективность любого препарата сразу снижает ответственность терапевта или психиатра за диагноз пациента, за точное выявление его проблемы. Следовательно, такое лекарство можно прописать не совсем обычным способом: «Попробуйте это и понаблюдайте, не начнут ли пропадать беспокоящие вас симптомы». Врачи столкнулись с тем, что им приходилось лечить страдание само по себе, а не какое-либо отдельное проявление болезни или конкретный симптом. В начале 1960-х годов это был удар по авторитету психиатров и докторов, профессиональная задача которых заключалась в как можно более точном определении источника проблемы и в предложении ее решения. Идея о том, что люди могут просто страдать от общего расстройства своих психических способностей, которое проявляется в определенных симптомах, бросила своеобразный вызов основным принципам медицины и психиатрии.

Спустя 50 лет после открытия антидепрессантов никто до сих пор точно не знает, как именно они работают и на что конкретно они влияют[177]. И вероятность сделать подобное открытие в будущем так же мала, поскольку СИОЗС «работают» с каждым пациентом по-разному. Данные препараты изменили наше понимание несчастья, «переселив» его в нейроны мозга. Мало того, они в корне преобразовали значение медицинского диагноза и природу медицинского и психиатрического авторитета.

Общество, основанное на стремлении к личному удовлетворению и реализации (желанию найти свое место в жизни), должно по-новому взглянуть на природу власти, которой предстоит решать вопросы удовольствий и страданий разума. Данной власти, как вариант, предстоит стать более гибкой, контркультурной и релятивистской, понимая, что бесспорной истины у нее в этом вопросе нет. Либо ей придется воспользоваться новым видом научного опыта, более точного и беспристрастного, главная задача которого заключается в разработке классификаций и методов постановки диагнозов, создании иерархий и выявлении характерных особенностей, чтобы удовлетворить нужды правительства, менеджеров и специалистов, работающих с группами риска, чья деятельность без всего этого была бы невозможной.

Оглавление книги