Книга: Рунет. Сотворенные кумиры

Блогер как писатель

Блогер как писатель

— Когда пишешь, есть потрясающий момент внутренней свободы. Когда делаешь что-то из слов, и у тебя получается связная история — это настолько прекрасный момент, что от него вообще отказаться невозможно. Я начинаю понимать графоманов, которые пишут ради этого ощущения. У меня всегда было очень хорошо с математикой, и поэтому я писательство воспринимаю именно как интеллектуальный труд, а не как творческий порыв. Я очень любила в восьмом классе упрощать уравнения, все эти А, В, С-квадраты, когда из такого получается вот такое. И сейчас я примерно то же удовольствие получаю, когда свожу кучу каких-то слов в текст — красивый, с моей точки зрения.

Все буквы получаются разные, с «лицами», со вкусом (как оказалось). Можно случайно поставить кляксу, смазать букву, написать ее пятью разными способами, украсить завитушкой и зачеркнуть, не вставляя strike. И ручка как продолжение тела, каждое слово нужно делать руками, совершая тонкие движения, а не один и тот же удар по кнопкам, — разница, как между лепкой и рисованием. Восстановилась связь «писать-ручка-руки»: «наши пальчики устали», и слова наполняются теплом тела и этой усталостью. Примятая кожа на среднем пальце, чернильные пятна на щеке — все гораздо физиологичнее, чем судороги в кистях от вечно холодной клавиатуры.

Писать я, слава богу, не разучилась, но почти разучилась читать то, что написала. А разбирать чужой почерк и вовсе тоскливо. Раньше почерк был характеристикой, одной из первых. Рассматривала, какие-то выводы пыталась сделать, отыскать информацию не в том — что, а — как. «Почерк у него мелковат, да и голос какой-то высокий. Ну, точно, и с этой стороны тоже небольшой». Теперь ушло. Я знаю, как человек трахается, но не знаю, как пишет. Однажды был шок: после долгого знакомства увидела записи — это твой почерк?! ты, оказывается, такой. такой. Словами не объяснишь, но это был почерк не совсем того человека, которого я знала.

В последние годы все любовные письма я писала и получала в электронном виде, в результате нечего прятать под подушку, кроме мобильного телефона (нашла только СД-диск, где название написано любимой рукой, но его как-то неловко прижимать к сердцу и орошать слезами). Исчезло понятие «улики» — электронный текст в его компьютере мог быть написан кем угодно, а вот «люблю» моей рукой — это совсем другое. В отсутствие функции «проверка орфографии» безумно трогает сочетание изысканного стиля и многозначительного содержания с ошибками в глагольных окончаниях. Ушли впечатления от способа доставки, качества бумаги, ее запаха. Это могла быть скомканная бумажка в клеточку, прилетевшая с соседней парты, тонкий голубоватый лист, брошенный в почтовый ящик, акварельная бумага, сложенная вчетверо и просунутая под дверь. Прежде записки могли пахнуть духам, табаком, школьными булочками по двадцать копеек. А уж если вам присылали письмо на пипифаксе. Теперь моя почта пахнет только теплой пластмассой.

Из журнала marta_ketro, 27 июня 2005

Каждый раз, когда выходит очередная книга, Марта покупает себе стеклянное животное, ассоциативно связанное с сюжетом. В ноябре 2008 года она сфотографировала свой стеклянный зверинец и выложила его в «Живом журнале». На тот момент их было шестеро: красно-желтая улитка с белым хвостиком («Хоп-хоп, улитка»), рыжая птица с синим крылом («Улыбайся всегда, любовь моя»), красно-рыжая кошка с черным хвостом («Женщины и коты, мужчины и кошки»), темно-зеленая лошадь («Московские фиалки») и два насекомых, символизирующие участие Марты в двух общих сборниках современной прозы: желтая оса и зеленая гусеница. А в марте 2009-го ее редактор в издательстве «АСТ» подсчитала, что совокупный тираж всего написанного и изданного Мартой перевалил за 100 тысяч экземпляров. Средняя ее книжка весит 200 граммов; значит, каждое животное несет на своих стеклянных плечах 3,3 тонны житейских историй — в основном, любовных.

Впрочем, груз этих историй принимают на себя и другие вещи, окружающие Марту. В феврале 2006-го она выложила у себя в ЖЖ снимки двух барабанов, которые собственноручно расписала. Один был в этническом стиле, с ярким геометрическим рисунком, а другой — белый с черными круглыми загогулинами по всей поверхности. Загогулины, объясняла Марта в посте, были крымскими улитками.

Иногда мы не ходили на пляж, а спускались с горы в Балаклаву и проводили в ней целый день. Покупали всякий мусор в промтоварных магазинах, убеждая друг друга, что нам совершенно необходима наволочка 30 на 30 см, красная пластиковая лейка и блокнот с дельфином — во-первых, в Москве такого не найдешь, а во-вторых, дешево. Ели в столовой для докеров, сохранившей, как нам казалось, советские цены и советское качество пищи — на самом деле цены год от года росли, а качество ухудшалось, но на стенах оставалась жизнеутверждающая мозаика тех времен, о которых мы немного скучали.

Потом я ела рыбу на набережной и запивала белым вином с водой. А потом мы лезли в гору, и легкое облачное опьянение помогало мне подниматься и немного защищало от жары. Примерно к семи вечера мы проходили половину пути и останавливались отдохнуть у небольшого мемориала. Довольно странное место, уже за городом — памятник погибшим, окруженный деревьями, железной оградой и невысоким каменным парапетом.

Я садилась на теплые белые плиты, а муж мой снимал рюкзак, потную майку и отходил в дальние кусты понятно зачем.

Жара уже спадает, и мое платье высыхает на вечернем ветру. Я думаю о том, как мы сейчас пойдем дальше, минуем виноградник, залает сторожевая кавказская овчарка, и муж отодвинет меня за спину, и объездчики вылезут из своего шалаша, станут молча рассматривать нас, пока мы не скажем им «Добрый вечер». Мы поднимемся в дом, расстелем постель, зажжем свечу, потому что солнце в горах в конце августе садится около восьми вечера. Муж сделает чай, я выпью немного теплого красного портвейна, и мы поговорим о планах на завтра. Позже будет секс, и я не знаю, как об этом сказать — «супружеский, но хороший» или «хороший, но супружеский», а потом я немного подумаю о крысе, которая живет под полом, и засну. Вот примерно это я представляю, сидя на остывающем известняке, и почему-то легко заплакать, даже не знаю, от нежности или от отчаянья, и тогда я вижу маленькую черную улитку, ползущую по белому камню, трогаю ее соломинкой и говорю: «Хоп-хоп, улитка».

Это я к тому, что когда получается не очень красивый барабан, всегда можно придумать к нему историю и тем отчасти спасти ситуацию.

Из журнала marta_ketro, 10 февраля 2006

— Вы легко пишете? Сам процесс письма вас не утомляет?

— Обычно очень тяжело, когда у тебя еще нет истории, а уже очень хочется написать. Я читала в детстве какую-то книжку про хор мальчиков: они с утра, когда распевались, пели не все сразу, а по голосам — альты, потом еще кто-то. И вот когда еще не твой голос, а ты стоишь в этом хоре, то чуть ли не носом хочется свистеть. И здесь то же самое, когда чувствуешь, что текст еще не дозрел, а уже хочется, — это очень тяжело. А сам процесс радостный, да. Я всегда очень радуюсь, когда других писателей ловлю на этом ощущении торжества и могущества. Я читала «^yxless», и там в самом конце есть момент, когда Минаев воспарил. И я прямо вижу, что он в этот момент на таких маленьких крылышках поднялся — не высоко, но поднялся, — и парил, и был счастлив. Это же прекрасно! — Марта улыбается, а мне почему-то становится жалко успешного винного пиарщика Сергея Минаева с его маленькими отчаянно трепещущими крылышками.

— У вас есть какие-нибудь литературные кумиры?

— Я предпочитаю мертвых писателей — вот Моэма люблю. А из современных мне понравилась Лена Элтанг, ее «Побег куманики». Еще, как ни странно, у меня прямо под носом вырастает новый писатель: в «Живом журнале» есть Глория Му, такая девушка, вы к ней загляните.

— Gloria_mu?

— Да, она как слышится, так и пишется, с нижним подчеркиванием. Она пишет истории о детстве, и я вижу, что это будет очень интересная книга. Она умеет последовательно рассказывать истории, держать длинный сюжет. И она художник, поэтому видит все детальки. И если все будет хорошо, то из нее вырастет хороший современный писатель. Еще очень люблю Линор Горалик, хотя не читала, как ни странно, ни одной ее книги. Я, собственно, ЖЖ-то во многом завела из-за Имморалиста, Катечкиной и Линор Горалик: когда я прочитала вот эти ее коротенькие истории[128], я была потрясена. Другие блогеры писали, прежде всего, о себе: я такой классный, я увидел то-то. А она пишет исключительно о других, цитирует чужие шутки, не свои. И в этом тоже есть, конечно, профессиональная гордость, но она скрыта. И это совершенно новый для меня взгляд на людей, на жизнь — как на них можно смотреть со стороны. У нее там, правда, очень сложные отношения со смертью. Но, с другой стороны, когда я начала читать, ей было 28 лет, а в этом возрасте все люди очень мрачные обычно.

— Вы недавно сказали, что вам для укрепления уверенности в себе не помешало бы профессиональное признание. Какого признания вам бы хотелось и от кого?

— Любой писатель, которого я считаю хорошим, любой профессионал — когда он что-то говорит, я очень внимательно слушаю. Будь то Дмитрий Быков, или Макс Фрай, или Дмитрий Воденников — когда они что-то говорят, мне это безумно важно. Даже не важен знак — ругают или хвалят, — главное, что они прочитали и имеют мне что-то сообщить.

— А ваши тысячи читателей, что же, не дают вам той степени профессионального признания, которая бы вас удовлетворила?

— Ну, они же родственники, в том смысле, что они на самом деле всех нас любят. Те 600 человек, которые у меня в ленте, — родственники, поэтому они по-доброму относятся ко мне. Но мне это отношение ко мне не нужно, а нужно отношение к тексту в его чистом виде. А его можно добиться, видимо, только от людей незаинтересованных.

Незаинтересованные люди — это живые настоящие писатели, не занятые в блогосфере и, таким образом, оценивающие не автора, а текст, живущие по заветам Ролана Барта, еще в 1960 году утверждавшего, что автор умер. Верить можно только таким. Действительно, разве же можно всерьез рассчитывать на экспертное мнение людей, которых сама Марта в октябре 2005 года классифицировала по юзерпикам?

С участием животных, птиц и насекомых — 34, из них кошек — 14. 84 юзерпика содержат человеческие лица, а также их фрагменты, губы — 4, глаза - 3.

Части тела: 3 руки, 2 ноги, спины 4, 2 живота, 1 затылок.

10 анимированных картинок, 4 карандашных наброска, 7 содержат текст, 102 с фотографиями, 67 нарисованы.

6 персонажей курят, 2 — показывают два пальца, 1 — один палец, 1 плачет, 1 пишет, 1 летает, многие улыбаются.

Не менее 7 носят изображения мифических существ.

Также фигурируют ключи, чайная ложка, бокал, пистолет, иероглиф и рентгеновский снимок.

4 я не понимаю.

5 не открылись.

Из журнала marta_ketro, 9 октября 2005

В интернете человек развоплощается, становится изображением, знаком своего собственного присутствия. Поэтому никого из нас нельзя встретить там по-настоящему. Но зато в этом ворохе картинок, в которые мы превращаемся в блогах, можно увидеть бесчисленное множество прихотливых узоров и составить из них какой угодно свой. «А я не настоящий писатель, ты же знаешь, — говорит героиня по имени Марта в «Когнитивном диссонансе» своей подруге, которая дразнит ее «инженером человеческих душ». — И именно что инженер. Сантехник, причем паршивый. Пришел, разобрал, языком поцокал и снова собрал. И ушел».

— У меня заголовок в ЖЖ: «Дух витает там, где хочет», — говорит мне Марта, а Инна молча улыбается, глядя на нелепое существо в цветных заплатках, сидящее на столе между нами. — С одной стороны, можно сказать, что дух человеческий вообще свободен: ты можешь совершенно спокойно трогать любую тему, сидя у себя дома, можешь размышлять и писать о глобальных вещах. Мне вот все время говорят: «Почему вы никуда не ездите, а пишете о путешествиях?» Но я успеваю столько пережить, когда иду до метро, что боюсь просто задохнуться впечатлениями. А с другой стороны, дух присутствует вообще в чем угодно. У нас, например, очень любят насмехаться над клерками — мол, «офисный планктон».

А на самом деле это те, кто нам платит, кто сейчас пользуется всеми благами культуры. Потому что вот мы, фрилансеры — у нас выходных не бывает. Мы если идем куда-нибудь, то потому что нас туда позвали и надо об этом написать. А это люди, которые свои единственные выходные тратят на выставки и концерты. И у них духовная жизнь-то не хуже нашей. И даже не они, а просто самый тупой человек действительно может продемонстрировать такие высоты духа, что ты просто потеряешь голову. Даже у Минаева есть хорошие кусочки. И вот это присутствие духа везде — оно меня восхищает: его можно найти в последней коробочке с кремом. Вот, наверное, об этом мой блог.

Примерно через полгода после этого журнал Марты Кетро сменил заголовок на «Справедливости не существует», а потом стал называться «Актом бессмысленной нежности». Что будет дальше, неизвестно. В конце концов, дух-то ведь витает, где хочет.

Оглавление книги