Книга: Индустрия счастья. Как Big Data и новые технологии помогают добавить эмоцию в товары и услуги

Мистические соблазны

Как можно вырваться из лап суровой психологической науки? Если политика и общество стали настолько психологизированы, что любую социальную и экономическую проблему они объясняют через стимулы, поведение, счастье и человеческий мозг, существуют ли вообще способы депсихологизации? В поиске ответа нужно проявлять осторожность. Существует соблазн превратить эту тяжелую, рациональную, объективную науку о психике (и мозге) в ее противоположность, то есть в романтичные, субъективные рассуждения о загадках сознания, свободы и ощущений.

На фоне социального мира, который стал функционировать почти по законам механики – в системе причин и следствий, многократно увеличилась притягательность мистицизма. Перед лицом радикального объективизма нейробиологии и бихевиоризма, стремящихся сделать каждое чувство видимым для внешнего мира, зарождается естественная попытка уйти в радикальный субъективизм, считающий, что все самое значимое в человеке должно быть скрыто от посторонних глаз. Тем не менее проблема в том, что эти две философии полностью совместимы друг с другом; между ними нет никаких трений, не говоря уже о настоящем конфликте. Густав Фехнер называл подобные случаи психофизическим параллелизмом.

В качестве доказательства вспомните, как философия осознанности (и многие версии позитивной психологии) плавно лавирует между научными фактами о том, что наш мозг или психика «делает», и квазибуддистскими советами просто посидеть, ощутить, что существуешь, и «заметить», как события появляются в сознании и исчезают. Недостаток бихевиоризма и нейробиологии заключается в том, что хотя они и стараются игнорировать субъективные аспекты человеческой свободы, они говорят на языке, понятном, прежде всего, университетам, правительству и бизнесу. Фокусируясь лишь на объективном, они оставляют пробел для субъективного и неосознанного дискурса. И этот пробел заполняет мистицизм нового века.

Многие специалисты, по счастью, такие как Ричард Лэйард, работают сразу на два фронта. Они анализируют официальную статистику, пользуются достижениями нейробиологии, базами данных и наблюдают за поведением людей, с целью создать свой собственный объективный взгляд на то, что делает людей счастливыми. А потом они вдруг начинают выступать за новые «светские религии», медитацию и осознание своей сущности, с помощью которых не-ученый может позаботиться о своем благополучии. В результате власть имущие и неимущие говорят на разных языках, при этом у последних нет шанса побеспокоить первых. При таких условиях невозможны ни критика, ни осуждение власти.

Язык и теории экспертной элиты становятся все более оторванными от языка и теорий общества. «Они» и «мы» совершенно по-разному видят человеческую жизнь, и это сводит на нет возможность политической дискуссии. Например, позитивная психология подчеркивает, что мы не должны сравнивать себя с другими, и призывает сфокусировать свое внимание на благодарности и сочувствии. Однако не является ли сравнение именно тем, чем занимаются специалисты по счастью? Разве когда они оценивают счастье одного человека в семь баллов, а другого в шесть, они их не сравнивают? Мораль, которую предлагает терапия, зачастую полностью не соответствует логике науки и технологий, которые ее породили.

В наш век цифровой слежки и больших данных проблема усугубляется. Марк Андрежевик в своей книге «Информационный шум» рассматривает феномен огромного потока сведений, который требует и обеспечивает способы поиска информации. Тем не менее, как показывает автор, в этой системе существует своеобразное неравенство. Есть те, кому доступен алгоритмический анализ и способы навигации в безбрежном океане информации. Это маркетинговые агентства, платформы социальных сетей, службы безопасности. Простые же люди вынуждены ориентироваться и принимать решения согласно своим импульсам и эмоциям. Отсюда важность МРТ и анализа эмоций в век цифровых технологий: инструменты, которые визуализируют, измеряют и классифицируют наши эмоции, становятся главным каналом между тайным дискурсом экспертов о мире математики и фактов и дискурсом простых смертных о настроении, мистике и чувствах. «Мы» видим наш мир, а «они» наблюдают и анализируют результаты по алгоритму. Таким образом, действуют два отдельных языка.

Утопия Бентама, как мы упоминали в главе 7, – это абсолютно объективное общество, в котором разница между объективным и субъективным перестала существовать. Стоит ученым понять счастье, они смогут также узнать, где и когда оно случается, при этом человек, испытывающий его, уже не играет особой роли. Исчезает потребность изучать вербальное поведение человека, поскольку в наличии есть более надежные техники чтения мыслей. Наши лица, глаза, тело и мозг будут сообщать о наших удовольствиях и боли, освобождая сильных мира сего от тирании звуков. Конечно, это преувеличение, и все же подобная модель – вдохновляющий идеал для определенных психологических и политических наук. Мистицизм может прийти на помощь такому обществу, став его философией, однако в конечном счете он будет служить лишь политическому квиетизму.

Оглавление книги