Книга: Глобальное управление Интернетом и безопасность в сфере использования ИКТ: Ключевые вызовы для мирового сообщества

Проблемы и перспективы адаптации международно-правовой системы в контексте адаптации к военно-политическим вызовам ИКТ

Проблемы и перспективы адаптации международно-правовой системы в контексте адаптации к военно-политическим вызовам ИКТ

Ключевая проблема нынешней ситуации состоит прежде всего в отсутствии на международном уровне механизмов предупреждения и сдерживания описанных выше конфликтов. Современная система международного права фактически не адаптирована к вызовам и угрозам использования ИКТ в военно-политических целях.

В частности, существуют следующие ключевые проблемы:

• Использование ИКТ в военно-оборонительных целях не охвачено какой-либо системой международных договоров, конвенций и иных соглашений. В качестве условных аналогий следует отметить международные соглашения, которые регулируют вопросы разработки и применения оружия массового уничтожения (Договор о нераспространении ядерного оружия 1967 г., Конвенцию о запрещении химического оружия 1993 г., Конвенцию о запрещении разработки, производства и накопления запасов бактериологического (биологического) и токсинного оружия и об их уничтожении (КБТО) от 1972 г. и проч.), договоры об ограничении отдельных видов вооружений, Договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности (РСМД) от 1987 г. (серию Договоров о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ-I, CHB-II, CHB-III)), а также соглашения по обычным вооружениям (Договор об обычных вооруженных силах в Европе от 1990 г., Конвенцию о бесчеловечных видах оружия ООН от 1983 г. и проч.).

• Как следствие, отсутствуют международные организации, которые вели бы контроль и мониторинг деятельности государств в части использования ИКТ в военно-политических целях, а также осуществляли верификацию в части соблюдения ограничений в этой сфере. Несмотря на то что идея «МАГАТЭ для киберпространства» неоднократно высказывалась представителями различных организаций и стран (включая главу «Лаборатории Касперского» Е.В. Касперского), пока движение в этой области отсутствует.

• Одной из наиболее острых сторон проблемы является тот факт, что даже существующий корпус норм международного права, регулирующих конфликты и войны вне зависимости от типов используемого оружия, не может по умолчанию применяться к сфере ИКТ в силу ее технологических особенностей. Речь идет о нормах международного гуманитарного права (jus in bello) и права вооруженного конфликта (jus ad bellum), которые кодифицированы в таких актах, как Гаагская конвенция 1899 г., Гаагская конвенция 1907 г., Женевская конвенция 1928 г., Женевские конвенции I–IV 1949 г., а также Дополнительные протоколы I–III 1977, 1997 и 2005 гг. к Женевским конвенциям I–IV. Возможность применения указанных документов к вопросам использования ИКТ в военно-политических целях требует единообразной, юридически закрепленной международной интерпретации. Выработка такой интерпретации с учетом отмеченных негативных тенденций в сфере международной безопасности в части наращивания военно-политического потенциала ИКТ видится одним из возможных приоритетов для мирового сообщества на ближайшие годы.

В настоящее время международная дискуссия по этим вопросам развивается в русле двух различных подходов.

Первый подход предполагает признание достаточности существующего корпуса норм международного права (прежде всего jus in bello и jus ad bellum) для регулирования сферы использования ИКТ в военно-политических целях при условии их адекватной интерпретации и адаптации к специфике ИКТ-среды. Из этой посылки вытекает отсутствие потребности в разработке и принятии каких-либо новых юридически обязательных международных актов, регулирующих данную проблематику.

Этот подход получил развитие в рамках проекта группы экспертов из стран – членов НАТО, проведенный в 2011–2013 гг. на площадке Таллинского центра киберобороны (CCD COE). Его результатом стало так называемое Таллинское руководство по применению международного права в условиях конфликтов в киберпространстве, опубликованное весной 2013 г. Несмотря на изначально неофициальный характер документа, решения, принятые на саммите НАТО в Уэльсе в 2014 г., фактически следуют некоторым из ключевых выводов авторов документа и, таким образом, означают институционализацию наработок экспертов CCD COE в рамках политики крупнейшего в мире военно-политического блока.

В числе ключевых заключений авторов Таллинского руководства:

• признание ответственности государств за действия акторов-посредников в киберпространстве;

• применимость международно-правового запрета на применение силы к кибероперациям. В отсутствие разработанного определения критерием использования силы признается «нанесение ущерба здоровью людей или повреждение имущества» в результате кибероперации;

• осуществление государством киберопераций в чьих-либо сетях делает это государство легитимной целью для ответных операций в его сетях;

• государство, которое стало жертвой «вооруженного нападения с использованием ИКТ», имеет право ответить применением силы, будь то средства ИКТ или кинетические вооружения. Вооруженным нападением считаются действия, которые повлекли гибель людей или масштабное разрушение имущества;

• конфликт, который разворачивается исключительно в среде ИКТ, при определенных условиях может быть признан вооруженным конфликтом в терминологии международного гуманитарного права (МГП). Соответственно, отдельные категории его участников приобретают статус комбатантов;

• если гражданские лица участвуют в осуществлении киберопераций во время конфликта с использованием ИКТ, они становятся легитимными целями для ответных мер.

Ключевая особенность данного подхода состоит в том, что он не имеет цели запретить использование ИКТ в военно-политических целях, а лишь помогает выработать правила такой деятельности в соответствии с корпусом норм МГП и права вооруженного конфликта.

С 2014 г. экспертами Центра CCD COE готовится второе издание Таллинского руководства, которое планируется опубликовать в 2016 г. Новая версия документа в том числе должна учесть опыт дискуссий вокруг первого издания руководства и дать более четкие ответы на те вопросы, которые авторы документа не смогли разрешить в 2013 г. В числе таких вопросов – возможность применения и адаптации международного гуманитарного права и других международно-правовых норм в условиях мирного времени. Речь идет о ситуациях, когда кибероперации и другие инциденты с использованием ИКТ не пересекают порога применения силы и тем более вооруженного нападения по смыслу Устава ООН, однако все же могут нуждаться в той или иной международно-правовой квалификации. Один из гипотетических, но реалистичных примеров такого инцидента – кибератака, инициированная государством, актором-посредником или негосударственным актором, которая вызывает критический сбой в работе крупной международной биржи или национальной банковской системы, например за счет необратимого повреждения или удаления электронных данных о совершенных финансовых транзакциях. Человеческие жертвы и физическое разрушение инфраструктуры в этом примере отсутствуют, но экономике пострадавшего государства (или глобальной финансовой системы в целом) может быть нанесен серьезный ущерб. Например, в случае успешной атаки на Нью-Йоркскую фондовую биржу банковская система и экономика США могут потерять многие миллиарды, если не триллионы долларов. Как квалифицировать подобную атаку, наносящую прямой ущерб национальным интересам США? В первом издании Таллинского руководства эксперты пришли к тому, что подобные атаки не могут считаться применением силы по смыслу Устава ООН. Новый документ Таллинского центра НАТО должен дать более подробный ответ на этот и многие другие подобные вопросы. Стоит также отметить, что добровольная политическая норма о ненападении на объекты финансового, в том числе банковского, сектора, в 2014 г. была внесена в повестку обсуждений ГПЭ ООН 4-го созыва по инициативе российских представителей, однако в итоговый доклад группы так и не вошла.

Второй, альтернативный, подход отталкивается от постулата о том, что развитие новой технологической реальности и сферы отношений в рамках ИКТ-среды требует соответствующих новаций в системе международного права, в том числе разработки юридически обязательных международных норм, специально регулирующих эту специфическую сферу в дополнение к уже имеющимся международно-правовым механизмам, включая jus in bello и jus ad bellum. В качестве возможного решения предлагается принятие глобального договора или конвенции ООН, которые закрепляли бы международный запрет на использование ИКТ в военно-политических целях.

Практическую попытку разработки такого документа предприняла Российская Федерация как основной идеолог и сторонник описываемого подхода. 21–22 сентября 2011 г. на второй международной встрече высоких представителей, курирующих вопросы безопасности, в г. Екатеринбурге Россия представила концепцию конвенции ООН об обеспечении МИБ, вобравшую в себя основные принципы российского подхода, в том числе в части противодействия военно-политическим угрозам в сфере использования ИКТ.

В статье 6 документа перечислены основные меры предотвращения военных конфликтов в информационном пространстве, в число которых входит:

• воздержание от угрозы силой или ее применения против информационного пространства других государств;

• приложение государствами всех возможных усилий для предотвращения использования его территории или инфраструктуры для неправомерных действий с использованием ИКТ;

• отказ от разработки и принятия доктрин, способных спровоцировать возрастание угроз в информационном пространстве и возникновение «информационных войн»;

• принятие мер по ограничению распространения «информационного оружия» и технологий его создания.

Несмотря на то что документ встретил в целом критическую реакцию со стороны западных партнеров России как «претендующий на ограничение прав и свобод в Интернете», изложенные в нем меры остаются ориентиром для России и других сторонников подхода, предполагающего реформирование международного права для нейтрализации угроз в сфере использования ИКТ в военно-политических целях.

Сопоставление этих двух подходов позволяет сформулировать ряд выводов:

• Несмотря на теоретическую возможность выработки корректных интерпретаций норм международного гуманитарного права и права вооруженного конфликта в рамках подхода экспертов НАТО, данный подход не несет предложений по выработке системы международных «сдержек» развязывания и ведения конфликтов в сфере ИКТ. Как уже отмечалось выше, в сфере ИКТ отсутствуют либо только складываются механизмы, аналогичные тем, что играют роль страховочной сетки и дополняют МГП в части сдерживания и предотвращения конфликтов с использованием кинетических вооружений (меры доверия, договоры об ограничении/запрещении отдельных типов оружия, механизмы контроля, мониторинга, верификации, соглашения о разоружении и т. д.). Степень эффективности и достаточности норм МГП в части обеспечения мира и предотвращения конфликтов не может оцениваться без учета этих «специальных» механизмов, так как режим международной безопасности представляет собой комплексную систему. Вследствие этого продвижение и принятие на государственном уровне политики адаптации норм МГП в отсутствие инициатив и норм, «адресно» регулирующих сферу ИКТ, представляется преждевременным и несущим риски для международной безопасности.

• Вместе с тем нормы МГП представляют собой необходимый элемент перспективного режима глобальной безопасности в сфере использования ИКТ. Однако проработка возможностей их корректной адаптации видится целесообразной в рамках не региональных, а глобальных форматов. Опасность параллельной проработки этих вопросов в рамках различных региональных структур и форматов состоит в перспективе появления множественных интерпретаций единых и глобальных норм МГП. Практическим следствием такой коллизии могут стать расходящиеся трактовки сторонами конфликта правомерности действий друг друга, что может повлечь неконтролируемую эскалацию конфликта и его выход за рамки сферы ИКТ.

• Движение вперед в части выработки и принятия глобального юридически обязательного международного документа, направленного на запрещение и предотвращение использования ИКТ в военно-политических целях, видится затруднительным в условиях нерешенной проблемы атрибуции. Обсуждение норм, которые не могут быть подкреплены механизмами верификации, контроля и установления ответственности за их нарушение, может способствовать девальвации идеи такого документа в глазах его потенциальных участников. Однако по мере продвижения в решении проблемы атрибуции задача разработки и принятия подобного документа будет становиться все более актуальной.

• Решение проблемы атрибуции требует активного взаимодействия представителей государства с техническим сообществом. Учитывая, что львиная доля угроз в сфере ИКТ реализуется через Интернет, целесообразной может быть организация рабочей диалоговой площадки по вопросам атрибуции, которая свела бы вместе представителей государств и экспертов технических организаций Интернета, включая Рабочую группу по проектированию Интернета (IETF), Совет по архитектуре Интернета (IAB), Руководящую группу по проектированию Интернета (IESG) и проч. Такой опыт стал бы новым шагом в поиске решения проблем атрибуции и способствовал бы привлечению к ее решению более широких кругов специалистов, включая инженеров Глобальной сети.

• Во избежание излишней политизации вопроса о выработке приемлемого подхода к регулированию военно-политической сферы использования ИКТ востребованным представляется перенос дискуссии на нейтральную международную площадку. На данный момент именно такой площадкой является группа правительственных экспертов (ГПЭ) ООН по достижениям в области информатизации и телекоммуникаций, в рамках которой с 2013 г. проработка данных вопросов ведется с участием представителей как России, так и стран НАТО.

Выводы ГПЭ относительно применения норм международного права в сфере использования ИКТ впервые были опубликованы в докладе 2013 г.; в числе их ключевых пунктов:

• международное право, в частности Устав ООН, применимо и необходимо для поддержания мира и безопасности в среде ИКТ;

• государственный суверенитет и вытекающие из него международные нормы и принципы применимы к деятельности с использованием ИКТ, которую ведет государство;

• государства не должны использовать акторов-посредников (англ. Proxies) для осуществления международно-противоправных действий, в том числе с использованием ИКТ; государства должны стремиться не допускать использования их территории посредниками с целью противоправного использования ИКТ.

Следующим серьезным шагом вперед стало принятие Доклада от 26 июня 2015 г., в котором подтверждалась применимость Устава ООН в сфере использования ИКТ. Помимо этого, в докладе был сделан ряд новых создающих прецедент выводов по вопросу применимости международного права и использованию ИКТ. Группа признает, что суверенитет государств и проистекающие из него международные нормы и принципы применяются к деятельности государств, связанной с ИКТ, и к их юрисдикции над информационной инфраструктурой, расположенной на их территориях. В докладе также приведены «неисчерпывающие мнения» его авторов в отношении применимости норм международного права к использованию ИКТ государствами:

• необходимость соблюдения государствами в сфере использования ИКТ таких международно-правовых принципов, как государственный суверенитет, суверенное равенство, разрешение споров мирными средствами и невмешательство во внутренние дела других государств. Применимость существующих обязательств по международному праву к использованию ИКТ государствами, включая обязательства, касающиеся уважения и защиты прав человека и основных свобод;

• признание неотъемлемого права государств принимать меры, соответствующие международному праву и признанные в Уставе ООН;

• упоминание группой существующих принципов международного права, в том числе принципов гуманности, необходимости, пропорциональности и индивидуализации;

• недопустимость использования акторов-посредников («представителей») для совершения международно-противоправных деяний с использованием ИКТ, а также призыв государствам не допускать использования их территории негосударственными субъектами для подобных действий;

• необходимость выполнения государствами их международных обязательств в отношении международно-противоправных деяний при условии того, что обвинения в осуществлении такой деятельности в адрес того или иного государства обоснованны.

Детализированная проработка вопроса об интерпретации ключевых актов международного права, в том числе международного гуманитарного права и права вооруженного конфликта, не входит в задачи и мандат Группы правительственных экспертов ООН. Но работа ее участников, единожды соприкоснувшихся с темой применимости международного права в новой технологической реальности ИКТ, неизбежно будет продолжаться в этом направлении и в дальнейшем. Сделав важный для международного сообщества шаг и вступив на территорию интерпретации фундаментальных международно-правовых понятий, которые были сформированы 70 лет назад и больше, в новой реальности участники ГПЭ затронули вопрос обновления нынешней системы международного права в новой реальности. ООН как единственный в международном сообществе подлинно глобальный институт в основе своего механизма выработки и принятия решений и норм – Совета Безопасности – до сих пор имеет критерий обладания уникальной технологией – ядерным оружием. Но с течением времени эксклюзивность, уникальность статуса ядерной оружейной державы все больше подвергается вызовам, в основе которых также лежат глобальные технологические перемены. Технологии, в том числе ИКТ, изменили глобальный экономический пейзаж в мире с 1945 г. и таким образом вывели в центр международной политики неядерные государства – Германию, Бразилию, Японию, которых все чаще прочат в новые постоянные члены СБ ООН наряду с «новыми ядерными державами», такими как Индия. Постепенное, ползучее размывание уникальной значимости ядерного статуса происходит и за счет того, что возникают новые формы и факторы силы в международных отношениях, и обладание современными ИКТ относится к числу важнейших из них. Киберпотенциал в исследованиях и заявлениях западных и российских ученых, военных и дипломатов уже неоднократно приравнивался по своей значимости к оружию массового поражения. Уникальность ИКТ заключается в том, что, в отличие от ядерного оружия, этот технологический фактор не сконцентрирован в пространстве и иерархии официальных институтов – он не просто текуч и трансграничен, он противоречит самой концепции вертикально иерархизированного и пространственно ограниченного суверенитета. И это не может не отражаться на материи международного права, определяющей и выстраивающей отношения носителей этого суверенитета – государств. Поиск переходного компромисса, баланса между принципами и понятиями, заложенными в основу международно-правовой конструкции, центром которой во многом остается Устав ООН, и технологически определяемой сетевой реальностью взаимоотношений нового образца, – фундаментальная задача для мирового сообщества, и работа ГПЭ обречена быть ее важной и во многом первопроходческой частью.

Кроме того, выводы и рекомендации ГПЭ относительно применимости Устава ООН так или иначе возвращают внимание их авторов к важнейшим вопросам понятий, терминологии, которые были поставлены раньше – в момент написания и принятия самого устава. Речь прежде всего идет об определении и соотношении между собой трех фундаментальных понятий – использования силы и ее угрозы, агрессии и вооруженного нападения. Парадокс современности состоит в том, что с момента образования ООН и принятия ее Устава этот вопрос остается не проясненным должным образом.

Поэтому, например, сложность выработки критериев для квалификации использования ИКТ в качестве вооруженного нападения по смыслу Статьи 52 Устава ООН во многом связана с тем, что и вне рамок ИКТ такие критерии не вполне ясны, как и неясны точные критерии отличия использования силы от вооруженного нападения. Таким образом, представители государств и другие эксперты, пытающиеся выработать интерпретации ключевых понятий Устава ООН к использованию ИКТ, параллельно вынуждены решать сложнейшую проблему непроясненности определений, критериев и взаимных отношений самих этих понятий. Какие пути решения этой проблемы могут быть испробованы?

Один из возможных начальных шагов – поиск решений и компромиссных стратегий по интерпретации тех понятий из Устава ООН, для которых конкретные критерии и определения все же существуют – например, понятия агрессии. Хотя Устав ООН не раскрывает понятие агрессии, его подробная интерпретация приведена в Резолюции ГА ООН A/RES/29/3314 от 14.12.1974 «Об определении агрессии». К сожалению, документ, перечисляющий восемь типов действий, которые квалифицируются в качестве агрессии «вне зависимости от факта объявления войны», на момент принятия не мог учитывать действия, связанные с использованием ИКТ.

В результате, когда понятия агрессии и вооруженного нападения используются в доктринальных и иных документах государств и региональных организаций в контексте использования ИКТ, содержание и трактовка этих понятий не могут быть соотнесены с каким-либо общепризнанным источником международного права и остаются плодами интерпретации принимающих их субъектов.

В этой связи востребовано могло бы быть обновление текста резолюции ГА ООН и дополнение его пунктом, который описывает действия с использованием ИКТ, подпадающие под понятие агрессии. Еще одним вариантом могла бы стать выработка консенсусной интерпретации к использованию ИКТ пункта g упомянутой резолюции ГА ООН № 3314 от 14.12.1974.

С Резолюцией № 3314 связано еще одно потенциальное направление усиления международно-правового режима ответственности государств за использование ИКТ. Речь идет о расширения юрисдикции Международного уголовного суда на действия с использованием ИКТ, представляющие угрозу международной безопасности, в том числе подпадающие под понятие преступления агрессии.

Право осуществлять юрисдикцию в отношении преступления агрессии было утверждено с принятием Римского статута МУС в 1998 г., однако на сегодня вопрос осуществления данной юрисдикции все еще не решен окончательно. Статья 5 Римского статута МУС перечисляет преступление агрессии в числе преступлений, попадающих под юрисдикцию Международного суда, причем определение агрессии было инкорпорировано в статут из той же Резолюции ГА ООН № 3314, что обеспечивает возможность его расширения за счет определения агрессии с использованием ИКТ в том случае, если соответствующая поправка будет внесена в текст Резолюции ГА ООН.

Тем не менее до сих пор МУС не осуществляет юрисдикцию в отношении агрессии, поскольку все еще не завершил процесс его принятия и инкорпорирования в Римский статут, что является обязательным условием. Разрешение этого вопроса происходит в течение последних нескольких лет – право МУС осуществлять расследования в отношении преступления агрессии и преследовать подозреваемых в нем было подтверждено на первой Обзорной конференции государств – участников МУС в 2010 г. В то же время было отмечено, что фактическое начало осуществления юрисдикции суда по данному преступлению «зависит от положительного решения Ассамблеи государств – участников МУС, которое может быть принято не ранее 1 января 2017 г.».

Таким образом, фактическое начало осуществления Международным уголовным судом юрисдикции в отношении агрессии произойдет не ранее 2017 г., а возможно, и позже.

Тем не менее задача проработки возможности модификации определения агрессии с учетом использования ИКТ в рамках МУС – параллельно с Резолюцией ГА ООН № 3314 – представляется достаточно актуальной. Несмотря на невысокую практическую отдачу механизмов МУС на данный момент, этот формат имеет свои преимущества:

• в отличие от Резолюции ГА ООН, решения МУС имеют обязательный характер для 122 государств, ратифицировавших Римский статут по состоянию на сентябрь 2015 г.;

• решения МУС и сам факт инициации расследования по подозрению в совершении агрессии с использованием ИКТ может стать серьезным прецедентом, де-факто фиксирующим тот или иной характер действий с использованием ИКТ, квалифицируемых как агрессия.

Но, помимо изложения мнений о применении Устава ООН в сфере использования ИКТ, центральным нововведением Доклада ГПЭ ООН стал перечень добровольных политических норм ответственного поведения в области использования ИКТ, предложенных всему международному сообществу. В числе таких норм:

• необходимость сотрудничества государств в разработке и осуществлении мер по укреплению стабильности и безопасности в использовании ИКТ и предупреждению угроз международному миру и безопасности, возникающих в связи с использованием ИКТ;

• необходимость тщательного изучения самих инцидентов в сфере ИКТ и их более широкого контекста для того, чтобы надлежащим образом установить, кто несет за них ответственность;

• призыв к государствам заведомо не позволять использовать их территорию для совершения международно-противоправных деяний с использованием ИКТ;

• призыв к государствам отказаться от осуществления или поддержки действий с использованием ИКТ, которые наносят ущерб критически важной инфраструктуре либо так или иначе нарушают ее функционирование;

• принятие государствами мер для обеспечения целостности каналов поставки ИКТ-продукции и борьбы с программными и аппаратными закладками и иным скрытым функционалом в таких продуктах – т. е. программном и аппаратном обеспечении, распространяемом на международных рынках и предназначенном в том числе для объектов критической инфраструктуры;

• добровольный отказ государств от атак на центры реагирования на компьютерные инциденты и аналогичную им инфраструктуру других государств.

На сегодня эти добровольные нормы представляют собой передний край работы международного сообщества по формированию глобального режима ответственного поведения в киберпространстве. Их дальнейшее развитие и детализация возможны в рамках работы уже следующего, пятого созыва ГПЭ ООН, которая запланирована на 2016 г.

Особо интересна норма, нацеленная на запрет и предотвращение деятельности по внедрению программных и аппаратных закладок и иного недекларируемого скрытого функционала в оборудование и программное обеспечение, предназначенное в том числе для обеспечения работы критически важных объектов (КВО). Принятие и добровольное следование этой норме, привлечение к ее исполнению игроков частного сектора, в том числе компаний в сфере информационной безопасности и международных нишевых сообществ и деловых альянсов, государственно-частных партнерств может стать первым шагом к закладке фундамента действительно работающего режима нераспространения и ограничения создания «кибероружия».

Кроме того, следующим логичным и весьма востребованным для международного сообщества шагом ГПЭ ООН может стать выделение конкретных секторов и отраслей критической инфраструктуры, атаки на которую с использованием ИКТ должны быть запрещены – сначала в формате добровольной нормы, а затем, возможно, и на уровне международно-правового акта. По сути, завершивший свою работу в 2015 г. созыв группы уже начал эту работу, призвав государства отказаться от атак на инфраструктуру центров реагирования на киберинциденты. Кроме того, идея отказа от атак на КИИ банковского и финансового сектора не вошла лишь в нынешний доклад ГПЭ, но скорее всего будет обсуждаться впредь и рано или поздно по ней удастся найти консенсус. Не менее важны вопросы ненападения на инфраструктуру КВО повышенной техногенной опасности, в том числе, как уже отмечалось раньше, объектов мирной атомной энергетики.

Выработка таких договоренностей и особенно их переход из статуса деклараций доброй воли в категорию реально работающих элементов международно-правового режима безопасности в глобальном киберпространстве – долгий, сложный и до сих пор не по всем аспектам очевидный процесс. Одними из главных препятствий на этом пути являются нерешенность проблемы атрибуции противоправных действий с использованием ИКТ, а также трудность создания режима верификации принятых соглашений и взятых государствами обязательств.

Однако постепенное последовательное движение в этом направлении тактикой «малых шагов» является единственным и безальтернативным на сегодня вариантом. Роль ГПЭ ООН в этом процессе исключительно важна, и уже поэтому формат и результаты работы группы нуждаются во всемирной поддержке и продвижении на международном уровне. Вместе с тем формату ГПЭ по-прежнему есть куда развиваться. Включение неправительственных экспертов в рабочий формат группы в том или ином статусе позволит существенно усилить качество дискуссий, расширить взгляд на проблемы и артикулировать интересы не только самих государств, но и других заинтересованных сторон, включая частный сектор, на будущее международно-правового режима ответственного поведения в сфере использования ИКТ.

1. Сондерс Д. Как избежать эскалации конфликтов в киберпространстве? // Индекс безопасности. Весна 2013. № 1 (104). С. 11–16.

2. Война в киберпространстве: уроки и выводы для России. Круглый стол в редакции «Независимого военного обозрения» // Независимое военное обозрение. 13.12.2013. № 46.

3. Черненко Е. Виртуальный фронт // Коммерсантъ Власть. 27.05.2013. № 20 (1025).

4. Интервью члена Военно-промышленной комиссии при Правительстве России Олега Мартьянова и заместителя директора ФПИ Игоря Денисова радиостанции «Эхо Москвы». 02.09.2014. URL: http://www.fpi.gov.ru/press/media/intervyyu_chlena_boenno_promishlennoy_komissii_pri_pravitelystve_rf_olega_martyyanova_i_zamestitelya_direktora_fpi_igorya_denisova_radiostantsii_jeho_moskvi (дата обращения: 01.03.2016).

5. Kodar Erki. Applying the Law of Armed Conflict to Cyber Attacks: from the Martens Clause to Additional Protocol I. ENDC Proceedings, Volume 15, 2012, pp. 107–132.

1. International Strategy for Cyberspace. Prosperity, Security, and Openness in a Networked World. Administration of the President of the United States. May 2011. URL: https://www.whitehouse.gov/sites/default/files/rss_viewer/internationalstrategy_cyberspace.pdf (дата обращения: 01.03.2016).

2. Tallinn Manual on the International Law Applicable to Cyber Warfare. NATO Cooperative Cyber Defence Centre of Excellence, 2013. URL: http://issuu.com/nato_ccd_coe/docs/tallinnmanual?e=0/1803379 (дата обращения: 01.03.2016).

3. Концептуальные взгляды на деятельность Вооруженных Сил Российской Федерации в информационном пространстве. Министерство обороны Российской Федерации, 2012 г. URL: http://ens.mil.ru/science/publications/more.htm?id=10845074@cmsArticle (дата обращения: 01.03.2016).

4. Доклад Специального докладчика по вопросу о внесудебных казнях, казнях без надлежащего судебного разбирательства или произвольных казнях Кристофа Хейнса. Генеральная Ассамблея ООН. A/HRC/23/47. 09.04.2013. URL: http://www.un.org/Docs/journal/asp/ws.asp?m=A/HRC/23/47 (дата обращения: 01.03.2016).

5. Определение агрессии. Утверждено резолюцией Генеральной Ассамблеи ООН 3314 (ХХIХ) от 14.12.1974. Официальный сайт Организации Объединенных Наций. URL: http://www.un.org/ru/documents/decl_conv/conventions/aggression.shtml (дата обращения: 01.03.2016).

6. Римский статут Международного уголовного суда. Текст Римского статута, распространенного в качестве документа A/CONF.183/9 от 17.07.1998 с изменениями на основе протоколов от 10.11.1998, 12.07.1999, 30.11.1999, 08.05.2000, 17.01.2001, 16.01.2002. Статут вступил в силу 1 июля 2002 г. Международный уголовный суд. Официальный веб-сайт Организации Объединенных Наций. URL: http://www.un.org/ru/law/icc/rome_statute(r). pdf (дата обращения: 01.03.2016).

7. Женевские конвенции и протоколы к ним. Организация Объединенных Наций и международное право. URL: http://www.un.org/ru/humanitarian/law/geneva.shtml (дата обращения: 01.03.2016).

8. Группа правительственных экспертов по достижениям в сфере информатизации и телекоммуникаций в контексте международной безопасности. Записка Генерального секретаря A/70/174. 22 июля 2015 г. Генеральная Ассамблея, Организация Объединенных Наций. URL: http://undocs.org/A/70/174 (дата обращения: 01.03.2016).

Оглавление книги