Книга: Яндекс.Книга

Яндекс. Люди

Яндекс. Люди

Сергей Белоусов, основатель и генеральный директор компании Acronis, старший партнер фонда Runa Capital, председатель совета директоров и сооснователь Parallels:

«Деньги — это такой билетик, чтобы производить новые знания»

Сергей Белоусов — это тот самый человек, которого Александр Галицкий называет Распутиным. Сергей и правда производит небанальное впечатление. Из всех российских IT-предпринимателей, с которыми мне доводилось встречаться, он менее всего похож на IT-предпринимателя: брутальный вид, суровый взгляд, умеет сердиться, особенно если заикнуться про «Распутина». Таких любят женщины, про таких говорят: может и в морду дать, из таких иногда получаются талантливые бандиты. Однако именно у этого человека в российском IT-бизнесе самый длинный список успехов. Остается выяснить почему.

— Мои родители были учеными. Все мои родственники были либо учеными, либо инженерами. Никакого отношения к предпринимательству они, разумеется, не имели. Я с отличием окончил Физтех и тоже собирался идти в науку. Был, правда, недолгий момент в детстве, когда я хотел стать нейрохирургом, потому что думал, что нейрохирурги знают, как работает человеческий мозг. Естественно, нейрохирурги в этом ни черта не понимают; мозг они просто режут; это очень странная профессия.

Уже в седьмом классе я всерьез занимался физикой, математикой, выигрывал какие-то олимпиады, на которых у меня всегда был соперник. Мы дружили и одновременно конкурировали: иногда я выигрывал, иногда он. Однажды мы с ним сдавали психологический тест: в то время было очень модно проверять свой IQ и профессиональные наклонности, — и этот тест выдал, что он будущий ученый, а я должен стать администратором. Меня это очень удивило и страшно разозлило. Я прошел тест еще пару раз, вопросы каждый раз были новые, но результат получался один и тот же: администрирование. А я и в мыслях не держал заниматься бизнесом; даже когда я начал им заниматься, то еще очень долго не осознавал, что занят именно им.

— А если бы вы сдали тест тогда, а результат увидели только сейчас, — как бы отреагировали?

— Конечно, сейчас я понимаю, что предпосылки к тому, что в итоге получилось, были. Во-первых, мы с мамой очень много ездили по России. Она физик, но летом ездила как повар в геологической партии: чтобы самой все посмотреть и мне показать. Мы были на Дальнем Востоке, в Якутске, Иркутске, Кызыле, Красноярске, на Урале, Кольском полуострове, всю Волгу изъездили, в Грозном были, в Тбилиси — практически везде. Это раз. А потом, в детстве мне очень много давали читать книжек про разных полководцев, государственных деятелей, ученых и прочих лидеров. Не исключено, что это как-то повлияло на пробуждение моих управленческих способностей.

— Когда вы начали заниматься бизнесом?

— В начале 90-х в Россию пошли массовые поставки компьютеров, и все мои знакомые были заняты в этой сфере: либо наемными работниками, либо организовывали что-то сами. Но я с детства привык относиться к такой работе презрительно, для меня это были какие-то спекулянты, которые разменивают по мелочам свое образование и профессию. Я вот ученый, буду двигать науку, а если мне понадобятся карманные деньги, всегда смогу заработать их своими руками. В то время я красил швы зданий, крыл крыши, ремонтировал офисы, собирал телефонные станции, работал в баре, носил мешки. Но в 92-м году я женился и решил, что мне надо срочно уехать куда-нибудь в Стэнфорд, Гарвард, MIT или еще куда-нибудь и стать там аспирантом или PHD-студентом (так делали многие мои друзья). Это был четвертый курс. У меня был руководитель, знакомый с Алексеем Шабатом.

— С одним из авторов теоремы Захарова — Шабата?

— Да, с ним самым; мировое светило в современной физике. И как вариант, обсуждалось, что в конце учебного года я могу поехать к Янькову, человеку, который работал с Шабатом, в математический институт в Турине. А дальше произошло несколько историй, про которые я и не думал, что они вовлекут меня в какой-то бизнес. Например, Борис Файн, который теперь уже профессор Университета Назарбаева в Казахстане, попросил меня помочь ему организовать летнюю школу по подготовке абитуриентов; в результате получилось то, что сейчас называется «Юниум» (раньше оно называлось «Физтех-Колледж»).

Потом я неожиданно для себя поехал в Кемеровскую область продавать ботинки и куртки и заодно взял с собой прайс-лист некой компьютерной компании, чтобы кое-что там продвигать. Вернувшись, я стал работать в офисе этой фирмы, и они попросили меня нанять им людей для сборки компьютеров. Я входил в общежитие Физтеха и кричал: «Кто пойдет собирать компьютеры?! Платим столько-то!» Но никто не отзывался. Тогда я просто открывал первую попавшуюся дверь, брал человека за шкирку и тащил его собирать. Многие из этих ребят, которых я нашел в общежитии, до сих пор работают у нас. Но тогда я почти ничего за это не получал, просто помогал друзьям на общественных началах.

— И как все это переросло во что-то более серьезное?

— Однажды одна нефтяная компания из Тюмени заказала для себя огромное количество компьютеров и принтеров. Какой-то посредник сообразил, что можно схимичить, меня опять попросили помочь, и мы в течение недели не спали, пили пепси-колу с какими-то таблетками и хитро пересобирали эти компьютеры и принтеры, чтобы заработать суперприбыль. А когда наступил октябрь, я пришел к этому человеку и сказал, что собираюсь уезжать куда-нибудь, например в Турин. Он ответил мне: «Подожди, тебе ведь там будут нужны деньги на первое время, кто же уезжает без денег?» Он предложил мне поработать у себя месяца три, организовать производство, получая 3,5 тысячи долларов в месяц и 3,5 процента от оборота — итого тысяч под десять. Я подумал, что куплю папе дом в деревне, куплю себе и ему по мотоциклу и компьютеру, и еще у меня будут деньги, чтобы уехать.

И вот я пришел на этот склад в Долгопрудном, в подвале под книжным магазином. Там бегали какие-то люди, пытаясь что-то собирать. Уже тогда у меня появилось первое ощущение, что на мне лежит определенная ответственность. Я стоял и думал, как же буду организовывать здесь производство компьютеров. Что вообще надо делать и как? Было совершенно непонятно. Помню, что первой мыслью было переставить столы: они неправильно стояли в длинной узкой комнате, и людям было неудобно ходить.

В итоге после трех месяцев работы я получил деньги и снова пришел к нанимателю с твердым решением ехать куда-нибудь за границу заниматься наукой, например в Турин. Тогда этот человек предложил мне еще больше денег и долю в своем бизнесе. В результате я остался, а в 94-м году мы с ним благополучно разошлись.

— И в тот же год вы оказались в Сингапуре.

— В 94-м году я первый раз приехал в Азию, чтобы основать там офис по покупке комплектующих для производства компьютеров и телевизоров. Тогда Китай еще не стал главным мировым поставщиком и не последнюю роль играли Вьетнам, Индонезия, Малайзия и Таиланд. А в Сингапуре был офис, который координировал их закупку, логистику и финансирование.

— Но потом у вас появился завод в Китае?

— У нас было по маленькому заводу в Китае и в Корее, но сейчас все производство сосредоточено в Калининграде.

— Когда и где вы поняли, что надо производить именно софт?

— В 95-м году я совершено случайно попал в Кремниевую долину. Тогда я даже не знал, где она находится, у меня было очень приблизительное понятие об американской географии. В Долину я попал, потому что попросил одного сотрудника помочь мне в открытии американского офиса, а он в качестве условия попросил оплатить ему билет. Студенческий билет в Нью-Йорк стоил 199 долларов туда-обратно, а в Сан-Франциско — 99. Так мы оказались в Сан-Франциско.

В том же году мне захотелось наладить строгий бухгалтерский учет в компании Falcon, производившей компьютеры и продававшей комплектующие. В России на тот момент хороших программ управленческого учета не было; оказалось, что на мировом рынке цена этих систем запредельная. Тогда у нас казалось странным, что софт вообще стоит денег и уж тем более сто тысяч долларов. Мы стали искать другие возможности и выяснили, что у компании Solomon Software есть замечательная реселлерская программа: можно всего за 494 доллара стать перепродавцом софта и получить копию для внутреннего пользования. Так мы стали реселлером их продукции.

— Чтобы не платить 100 тысяч долларов за бухгалтерский софт?

— Да, но мы честно попытались его продавать. В России он, естественно, не продавался, поэтому уже в начале 96-го года мы стали продавать его в Азии. Я нашел там некоего человека по имени Дин Ханифа — наполовину индийца, наполовину индонезийца. Он сразу предложил мне быть не просто перепродавцом Solomon Software, а стать эксклюзивным дистрибьютором. Это такой наглый, типично азиатский подход.

В то время я производил компьютеры и телевизоры, а в софте ничего не понимал. Но я был еще более наглым и предложил Solomon стать франчайзинговым дистрибьютором. То есть стать Solomon Software Азия. Мы написали бизнес-план, послали его в головной офис Джону Хауэлу, сооснователю и руководителю международных продаж компании, позже ставшему и сооснователем компании Acumatica.

— И он сразу согласился?

— Не совсем. Он сказал, что надо встретиться. До него было тридцать часов лета, а после еще три часа на машине. Я тут же купил билет и через 36 часов после разговора был в деревне Финдлей, штат Огайо. Он чрезвычайно удивился такой быстроте и в итоге согласился на мое предложение. Так мы стали дистрибьюторами в Азии и начали продавать собственный софт. Мы создали полную систему продаж, маркетинга, консалтинга, образования, канала и локализации для азиатских стран в Сингапуре.

Софт продавали в Малайзии, Индонезии, Сингапуре, Вьетнаме, Таиланде, Лаосе, Камбодже, на Мальдивских островах и в Непале. Все это происходило в 96–97-м году.

Параллельно я ездил в Долину и иногда заходил к друзьям в Стэнфордском университете. У них я наслушался историй успеха на тему софта, которые сподвигли меня на собственные шаги. Я набрал в Сингапур команду из пяти человек, русских и украинцев. В Сингапуре тогда давали государственные гранты при содействии Microsoft, если вы создали крутой софт на их платформе, вам выделяли полмиллиона местных долларов (около 300 тысяч долларов по тем временам). Деньги давало государство, но Microsoft отбирал компании и говорил, кому давать. Весь грант мы не получили, потому что это было связано с огромным количеством бумаготворчества. Нам досталось 350 тысяч сингапурских долларов, но это было неважно: главное, что мы таким образом начали писать свой софт.

В 97-м году в Сингапур приехал Билл Гейтс. А Сингапур — это страна, в которой, с одной стороны, прекрасная инфраструктура для технологий, а с другой — собственных компаний на эту тему почти нет. Я бы даже не побоялся сказать, что самые крупные и притом успешные софтверные компании, основанные в Сингапуре, это Acronis и Parallels. Поэтому Microsoft не нашел ничего лучше, как показать Биллу Гейтсу нас. Билл уделил нам минут 15 или 20. Я не помню точно, потому что нам показалось, будто время замерло и Господь Бог спустился с неба.

— И что он вам сказал?

— Что у «Кассандры» — так назывался наш софт — прекрасная архитектура, и нам разрешили это вставить в пресс-релиз. Релиз напечатали во всех журналах, и мы вообразили себя лучшими специалистами в мире по написанию софта. Это, конечно, было не так, но мы были молодые, наглые и глупые и стали активно говорить команде Solomon, что их софт написан неправильно, а мы знаем, как надо.

— Нам Билл Гейтс сказал.

— Да. В те времена Гейтс действовал на всех. Никакого Стива Джобса и Google еще не было. Microsoft был единственным лидером: Гейтс сказал — ну, значит все. И Solomon Software, существовавший к тому моменту двадцать лет, отдал нам значительную часть своего ПО на переделку. Потом мы убедили несколько других компаний в орбите Solomon, что им также нужно перейти на нашу архитектуру, и к концу 98-го года у нас в Сингапуре было человек 60 русских программистов: они производили коммерческий софт, который потом продавался во всем мире.

— А как вы пережили крах доткомов?

— То, что он случится, можно было догадаться уже в конце 98-го года. Достаточно крепкие компании начали делать глупости, покупали за гигантские деньги какие-то странные интернет-сайты и потихоньку наживали себе финансовые проблемы. Но пока гром не грянул, все хотели запускать стартапы. Тогда мы связались с командой немцев и австрийцев, которые позвали нас вместе с ними делать нечто под названием E-economy. Главный из них рисовал очень красивые презентации, хотя сейчас мне ясно, что он совершенно не понимал, что рисует. С ним мы стали искать деньги под свой проект и начали ходить в разные венчурные фонды в Долине и Остине. Там происходили разные смешные истории.

— Например?

— Эти ребята хотели от инвесторов полтора миллиона долларов даже без бизнес-плана. Расчеты они производили таким образом: вот я, крутой чувак, Гюнтер Краус, стою полтора миллиона. Вот Берн Громан, не такой крутой — значит, миллион. А вот еще Сергей Белоусов, совсем не очень крутой, но все-таки у него команда из шести человек, и поэтому тоже миллион. Итого — 3,5 миллиона, а за 30 процентов компании — полтора. Причем этот аргумент они прямо приводили, встречаясь с инвесторами. Инвесторы смотрели на нас и тоже говорили странные вещи: «Мы не можем вложиться в вас, если вы будете находиться не в Техасе. Хотим, чтобы вы были тут». Я обещал им переехать, они не верили. Тогда я пригласил свою жену и сказал ей подыскивать дом. Инвесторы не верили, что я его куплю. Я попросил жену сделать предложение по сделке, но так, чтобы дом точно не продали. Некие люди как раз срочно продавали дом за 999 тысяч долларов, чтобы уехать в Австралию, и Алла предложила им 729 тысяч, то есть на 30 процентов меньше. А в Америке если сделаешь предложение и его подпишут, то все — это контракт. Наше подписали. В итоге нам пришлось взять кредит и стать счастливыми обладателями дома в Техасе, в Остине, прямо рядом с домом Майкла Делла. Я там, наверное, провел ночей пять. Потом оказалось, что людям, которые его продали, совсем не нужно в Австралию. Они вернулись и просили нас продать дом обратно за те же деньги. В конце концов мы уступили его им, хотя и намного дороже. Это была самая удачная быстрая сделка с недвижимостью в моей жизни.

— В итоге вы получили полтора миллиона от инвесторов?

— Конечно. Были произнесены какие-то ритуальные слова: мол, мы так и не поняли, что вы хотите делать, но вы крутые ребята и человек у вас переезжает в Остин, так что все хорошо. Они предложили нам делать наш продукт на базе ASP, application service provider — того, что сейчас называется облачными вычислениями, сервисами и приложениями. Я заинтересовался и стал этот вопрос активно изучать; в результате у меня возникла идея развивать то, что впоследствии стало компанией Parallels. Я предложил немцам совместно делать ASP, но они хотили свое E-(непонятно что)-economy, и мы с ними разошлись. Через год они благополучно закрыли свою лавочку, а мы стали делать Parallels. Вот такая извилистая история успеха.

— Давайте как-то инвентаризируем ваши достижения. Что вы считаете самым главным?

— Наверное, ничего. Это просто бизнес, в создании которого я участвовал. Во-первых, компания Rolsen, которая продолжает производить телевизоры и пылесосы до сих пор; ею я не занимаюсь уже больше 10 лет. Во-вторых, это Acronis, мировой лидер в определенных сегментах резервного копирования, аварийного восстановления и безопасного доступа к данным. В Acronis работают 700 человек, с разработкой в Москве и штаб-квартирой в Бостоне; компания растет и, я думаю, станет очень большой. Еще есть Parallels, со штатом в 950 человек и двумя главными разработками. Первая — это широко известный продукт, позволяющий запускать PC-приложения на Macintosh (наш софт стоит где-то на шести процентах всех «яблочных» компьютеров). Вторая — это кросс-платформенное программное обеспечение и решения для предоставления хостинга и облачных услуг. Четвертая компания, к которой я имею отношение, это Acumatica, производящая бухгалтерский софт и enterprise soft planning для средних и малых бизнесов; она быстро развивается и по потенциалу сравнима с Parallels. Наконец, есть еще венчурная компания Runa Capital, которая инвестирует в большое число технологических стартапов по всему миру. Начиная с весны 2013 года моя основная работа — Acronis.

— Насколько я знаю, есть еще фундаментальная наука.

— Да, мы создали фонд Qwave Capital, который инвестирует в компании, связанные с научной деятельностью — с фундаментальной и квантовой физикой, которые сейчас, по сути, срастаются.

— Это работа на вечность или тут тоже трезвый расчет?

— Трезвый расчет тоже. Сейчас одно из самых бурно развивающихся направлений в физике — это попытка создать квантовый компьютер. Такой компьютер работает на немного других алгоритмах и некоторые задачи может решать значительно быстрее, чем обычный. На пути к созданию квантового компьютера можно сделать массу полезных вещей.

— Каким вы видите будущее IT-индустрии в России?

— Сложный вопрос. Надо сказать, что мой настрой всегда был оптимистическим. В последнее время я стал более скептически относиться к российским реалиям, раньше я был оптимистичнее. Чтобы создавать новые знания, чтобы выигрывать в технологических областях, необходима атмосфера, которая этому способствует.

— Свобода?

— Да, но не только та свобода, о которой люди кричат на улицах. Для создания нужной атмосферы необходимо возродить фундаментальную науку, довести до конца инициативы вроде «Сколково», развивать Физтех. Если грамотно потратить несколько миллиардов долларов, то Физтех войдет в топ-30 лучших вузов мира — для этого мы создали Физтех-Союз. Но по каким-то причинам все это натыкается на барьеры. Я сейчас не понимаю, куда движется Россия. Сначала был какой-то всплеск: «Сколково», Роснано, РВК. Сейчас я потерял нить. «Сколково» несколько придавили, и альтернативных инициатив нет. Кто-то считает, что за этим стоят определенные группы интересов. Мне кажется, что никаких групп нет, а есть просто бардак, бестолковый менеджмент и плохо расставленные приоритеты. Поддержкой и развитием фундаментальной науки может заниматься только государство, ее не может финансировать бизнес. Но государство сейчас недостаточно смотрит в эту сторону; считается, что все должно быть прикладным и образование возможно без науки.

— Может, это вопрос менталитета? В Кремниевой долине очень хорошо видно, что русские плохо умеют строить команды.

— Русские очень критичны сами к себе. Чтобы развивать технологии, надо иметь оптимизм, а не говорить, что русские не умеют того или этого. Придите на любое собрание в России — вместо того чтобы говорить о планах и достижениях, мы говорим о проблемах и о том, почему у нас ничего не получится. Хотя по факту в России за последние пятнадцать лет было создано больше технологических компаний, чем в Германии. Притом что там есть и сильная наука, и многолетняя бизнес-культура. Тем не менее у нас появились «Яндекс», Mail, Parallels, Acronis, Касперский, ABBYY, ТФТ, 1С и продолжают создаваться новые бизнесы. Можно, конечно, говорить, что «Яндекс» — это толпа айтишников, которым просто повезло, но это разговоры для бедных. Толпа с десятками миллиардов в руках, которая успешно конкурирует с Google и не умеет создать команды? Как так?

— В вашей команде вы боретесь с этой страстью к чрезмерной самокритике?

— Нет, не боремся. В такой привычке есть и свои положительные черты, к тому же это часть российской культуры, которая сейчас постепенно улучшается: люди становятся более адекватными. Привычка жаловаться быстро пройдет, когда появится определенная перспектива.

— Мы брали интервью у Варданяна, который стоял у истоков «Сколково». Он сказал, что они проводили опрос студентов, и выяснилось, что 85 процентов из них хотят быть чиновниками. Как-то невесело.

— Это устаревшая картинка, это было два-три года назад, сейчас совсем другие цифры. Сегодня многие хотят быть предпринимателями и инвесторами, в том числе заниматься технологиями. Это нарастает, это похоже на волну в океане. Но чтобы из этого что-нибудь вышло, нужны не только активные предприниматели, но ученые и инженеры. А они готовятся наукой и образованием. Если их нет, то сколько бы ни было денежных вливаний в «Сколково», ничего не произойдет. Нужна масса ученых, которые будут нарасхват у предпринимателей.

— В вашем пересказе история вашего бизнеса выглядит как увеселительная прогулка. Так ли это на самом деле? Как часто вам хочется все бросить и просто жить нормальной жизнью?

— Несколько раз у меня были очень большие трудности с бизнесом и я чувствовал себя чрезвычайно плохо. Но я ничего не собирался бросать. Меня поражают люди, которые сетуют: зачем такая работа, из-за которой жить некогда? Для меня работа — это и есть жизнь. Мы с одним моим знакомым еще в детстве сформулировали, что самое сложное в жизни — это полюбить несладкий чай. Заниматься по-настоящему можно только тем, что любишь. Поэтому чтобы чем-то всерьез заняться, надо это что-то любить.

— Некоторые люди, которые хорошо вас знают, говорят, что у вас много личин и вы умело ими пользуетесь. Александр Галицкий и вовсе сравнивает вас с Распутиным. Он прав?

— Вообще, когда Саша сравнивал меня с Распутиным, он имел в виду прическу… Есть такой философский вопрос — а существует ли вообще свободная воля? На этот счет бытует несколько теорий, и одна из них гласит, что все происходит случайно, а потому выбор — очень условная вещь. Люди думают, что движутся к какой-то цели, а их переезжает автомобиль, или они заболевают раком, или банально попадают себе в лицо петардой.

Мир устроен таким образом, что все мы находимся в пространстве знаний, живем в нем. Есть очевидные знания, например у вас есть телефон, вы пишете на бумаге. Есть знания менее очевидные. Но главное, что общий объем знаний постоянно увеличивается. И чем больше вы знаете, тем сильнее у вас соблазн почувствовать себя кем-то значительным. В итоге вас даже могут назвать Распутиным.

На деле объем знаний, которыми мы располагаем, всегда конечен; тогда как знаний, которые нам недоступны, бесчисленное множество. Поэтому все мы постоянно находимся в начале бесконечности.

— То есть знания не столько что-то проясняют, сколько порождают иллюзии?

— Знания постоянно эволюционируют. И люди всегда живут на границе того, что знают и чего не знают. То, что с ними происходит, в значительной степени определяется вещами и процессами, о которых они не имеют понятия просто потому, что таких вещей и процессов гораздо больше.

— С таким взглядом на жизнь обычно впадают в депрессию. А вы ставите себе цели и энергично их достигаете. Что вами движет?

— Я в депрессию не впадаю. В депрессию впадаешь, когда думаешь, что знаешь все.

— И хочешь все контролировать?

— Не столько контролировать, сколько понимать. Это желание отличает человека от животного. Человек хочет быть близким к Богу, к бесконечности, к которой все равно нельзя быть достаточно близким. Но движение в эту сторону заставляет нас идти вперед. Я бы даже сказал, что расширение мира знаний — скорее оптимистичная вещь. Это значит, что множество проблем могут быть рано или поздно решены, пускай сейчас нам и недостает для этого знаний.

— Значит ли это, что бизнес для вас — прежде всего инструмент познания?

— Скорее, участия в жизни. Действительность можно условно поделить на три части. Первая — это неживой мир, которым занимается физика; я упустил время, чтобы заниматься им, хотя когда-то хотел. Вторая часть — мир живых существ, который исследуют медицина, биология и т. д., все эти желудки-мозги. Этим мне заниматься тоже поздно. Наконец, третий мир — это мир людей: общество и в том числе бизнес. Он, конечно же, пересекается с первыми двумя, и до недавнего времени он мне казался интересным, хотя сейчас я в этом не уверен. Люди — странные создания, и потом, их просто очень мало. Чтобы знание имело вес, нужно, чтобы у него было достаточное число носителей. Например, в живом мире существует огромное количество ДНК, это отдельный мир, возникший очень давно, и в нем много закономерностей. Неживые частицы существуют почти 14 миллиардов лет. А люди существуют недавно, и закономерностей у них мало. Про человека просто нечего узнавать. Понятно, что люди что-то делают. Вот вы книгу зачем пишете? Ведь в результате получится просто больше знаний: например, о том, как устроено управление США или Россией. Устроено как-то по-дурацки. Ничего особенно интересного в этом нет.

— А что вам интересно теперь?

— Мне интересен мир неживых вещей, технологий. Они ближе к физике, чем к миру людей.

— Вы в Бога верите?

— Я верю, что существует некое абсолютное знание и что человек может постоянно к нему приближаться, именно поэтому для меня сверхценна человеческая жизнь. При достаточных знаниях можно решить любые проблемы, и в частности поэтому знания — это хорошо.

— А зачем во всей этой системе, которую вы нарисовали, нужно много зарабатывать? В чем принципиальная разница между человеком, который сидит на горе и познает истину, и человеком, который зарабатывает миллионы? Зачем нужны эти миллионы?

— Объективные знания должны участвовать в мире, они должны влиять на мир. Одним из средств коммуникации являются деньги. Деньги — это такой билетик, чтобы создавать новые знания.

— Что такое, по-вашему, «много денег»?

— Много денег для компании означает, что она прибыльна, у нее большая капитализация и она может позволить себе нанимать любых специалистов и покупать других игроков рынка. Если у вас много денег, то вы можете основать новый университет. Например, хороший университет стоит приблизительно миллиард долларов; неплохой обойдется как минимум в триста миллионов. Это я хотел бы сделать — как Карнеги — Меллон, например. Поддержка науки и образования — это, пожалуй, единственная область благотворительности, в пользу которой я верю.

— В СМИ я читал, что вы поставили себе цель дорасти до миллиарда.

— Это не так. Я сказал, что пока компания IT-отрасли не доросла до миллиарда, она является стартапом. Больше миллиарда — это уже состоявшийся бизнес. И гордиться какими-то достижениями, пока вы не достигли этого уровня, смешно. Примерно как кичиться тем, что ты стал чемпионом по борьбе в Курской области. Так или иначе дорасти до миллиарда долларов оборота — хорошо, и мы пытаемся довести Acronis и Parallels до этого уровня.

Оглавление книги


Генерация: 0.571. Запросов К БД/Cache: 2 / 0
поделиться
Вверх Вниз